Меликсетов - История Китая

22

урожай был тем самым избыточным продуктом, без наличия ко-орого протогосударство как таковое не могло бы возникнуть и существовать. Редистрибуцией этого продукта, как и всего про­чего (прежде всего ремесленного), занималась администрация столичной зоны, во всяком случае представители двух первых ее категорий. Обе они, как и третья, не говоря уже о самом ване, его семье и челяди, существовали главным образом за счет этого продукта, все остальное лишь немногое добавляло к главному — урожаю с больших полей столичной зоны.
Мало, практически вовсе нет сведений в гадательных надпи­сях о бытовой и хозяйственной культуре земледельцев, о кресть­янской общине. Можно почти с полной уверенностью считать, что шанская община как таковая существовала, что именно ее представители, — а не чужеземцы, наемники либо неполно­правные, как это нередко бывало с храмовыми землями на Ближ­нем Востоке, — обрабатывали поля, используя казенные орудия. Эта уверенность основана на следующем. Во-первых, в надписях нет ни слова о чужеземцах и неполноправных, не говоря уже о рабах или наемниках, которые могли иметь отношение к обра­ботке земли. На земле работали шанские крестьяне -чжун, пол­ноправные общинники. Чужеземцы же из числа пленников, о которых много говорится в надписях, в лучшем случае могли ис­пользоваться (пока не подошел день очередного торжественного принесения их в жертву в честь того или иного предка) на тяже­лых работах, например по расчистке земли для пашни. Во-вто­рых, поселения-и, исчислявшиеся в Шан, судя по надписям, сотнями, — это, скорей всего, и были общины. Во всяком случае специальный анализ термина «и» позволяет сделать такое пред­положение, не говоря уже о том, что с начала эпохи Чжоу об общине земледельцев есть много материалов и существование ее не может быть подвергнуто сомнению. Впрочем, тем же знаком «и» (поселение) обозначались и столичный центр, и другие шан­ские города, в первую очередь центры региональных подразделе­ний, структура которых была более сложной, чем у обычной де­ревенской крестьянской общины.
Обращает на себя внимание специфика духовной культуры и мировоззрения шанцев. Традиционное первобытное мифологи­ческое мышление, столь ярко и явственно проявлявшее себя в расписной керамике Яншао, в период господства луншаньско-луншаноидной серии культур, видимо, стало приходить в упа­док, о чем можно судить по характеру археологических находок (отсутствуют свидетельства о существовании сколько-нибудь за­метной мифологии). На стадии раннего бронзового века (фаза Эрлитоу-Эрлиган) следов культовой практики и мифологического

23

мышления также обнаружено крайне немного — нет изображений божеств или героев, остатков культовых сооружений. Разумеется, нельзя утверждать, что ничего подобного в представлениях про-тошанцев не было вовсе. Речь идет о том, сколь незначительное место оно занимало, особенно если сравнить предшанский Ки­тай (Эрлитоу-Эрлиган) с самыми ранними протогосударствен-ными образованиями на Ближнем Востоке, в Индии или Амери­ке, где культу богов и героев, многочисленным мифическим ска­заниям и изображениям отводилось бесспорное центральное место в изделиях, обнаруживаемых археологами, как и во всей быто­вой и праздничной культуре народов.
Аньянский этап явился еще одним важным шагом, очередной ступенью в развитии теперь уже шанской духовной культуры в этом же направлении. Роль божеств, во всяком случае наиболее признанных и уважаемых, играли умершие предки правителей. О героях говорить не приходится — о них нет данных, как нет (или крайне мало) и мифологических сюжетов в многочисленных изоб­ражениях. Наконец, что весьма существенно, отсутствуют храмы и храмовые комплексы, вместо них — храмы-алтари в честь все тех же умерших предков-ди, шан-ди. В надписях вместо сведений о богах фиксируется существование «сверхъестественных» при­родных сил (дождь, ветер, гора, река). Причем шанцы поклоня­лись и приносили жертвы не столько обожествленным духам при­родных сил, сколько самим этим грозным силам как таковым, которые, как им казалось, следовало задобрить, дабы избежать неприятностей. И это в то время, когда аньянская фаза проде­монстрировала резкий качественный скачок во многих важных сферах не только материальной, но и духовной культуры. И хотя некоторые мифологические мотивы были запечатлены в круглой каменной шанской скульптуре, в резьбе и орнаменте на бронзо­вых сосудах, в целом мифология в аньянской культуре Шан за­нимала на удивление незначительное место. Ритуалы и религиоз­ные верования, культы и мировоззренческие представления были до предела демифологизированными. Явственно преобладал ра­ционализированный ритуал, ярче всего проявлявшийся во взаи­моотношениях с обожествленными предками-ди: мы — вам (ува­жение), вы — нам (заботу и поддержку). Очень важную роль иг­рал ритуальный церемониал. То и другое свидетельствовало об определенной специфике религиозных представлений, о прак­тицизме мировоззренческого комплекса в целом.
С этой особенностью духовной культуры и менталитета шан­цев связана еще одна особенность — своеобразная историческая амнезия. Китай, как известно, страна истории. Тем необъяснимей

24

тот странный факт, что в шанских надписях отсутствуют сведе­ния об историческом прошлом шанцев. Упоминаются лишь име­на предков, но даже намека нет на их деяния, на предания ста­рины или на заметные события в прошлом (хотя бы в недавнем — например, в связи с перемещениями коллектива шанцев либо какой-то его части). В том, что такие перемещения были (причем сравнительно недавно, перед правлением У Дина), сомнений нет — надписи датируются временем У Дина и позже, но не ранее, да и в раннечжоуских главах «Щуцзина» немало сказано о перемещении иньцев при Пань Гэне, предшественнике У Дина. Перемещения в данном случае упомянуты лишь как очень на­глядный пример исторической амнезии, ибо об этом-то шанцы должны были вспомнить и хотя бы раз, хоть в каком-либо кон­тексте что-то сказать. Но нет сомнений, что шанцы могли, также хотя бы кратко, рассказать о деяниях столь уважаемых ими пред- ков-ди, дабы прославить их в назидание потомкам. Ничего этого в надписях на шанских костях нет, а количество расшифрованных текстов не оставляет сомнений в том, что это не случайность.
Истории для шанцев как бы не существует. Быть может, именно потому, что нет развитой мифологии, а в те далекие времена и на том протоисторическом уровне мышления все исторические события, деятели и герои так или иначе обретали форму мифо­логических. Можно сказать более осторожно: где-то на бытовом уровне низших слоев общества, в традиционных повествованиях сказителей то и другое (история и мифология), возможно, все же существовали, играя определенную роль в формировании куль­турной памяти и традиций народа, но в официальной практике Шан, в сакральных текстах эпохи этого нет. Создается впечатле­ние, что шанские верхи нарочно хотели забыть, вычеркнуть из памяти предания старины и связанную с ними героическую ми­фологию в отличие, скажем, от индоариев в бассейне Ганга, где высшие варны свято хранили в памяти все, связанное с про­шлым. Только ради благополучия сегодняшнего дня они посто­янно общались с умершими и обожествленными ими предками- ди, шан-ди, считавшимися, как уже говорилось, всемогущими и потому заменившими собой всех богов и мифических героев.
Такого рода нарочитая историко-мифологическая амнезия, быть может, как-то связана с загадкой происхождения шанцев аньянской фазы: шанские правители-ваны быстро ассимилиро­вались в монголоидной среде аборигенов (если предположить, что они были потомками мигрантов, прибывших в бассейн Ху­анхэ на боевых колесницах с аксессуарами неизвестной китайс­кому неолиту и раннему бронзовому веку развитой урбанисти­ческой цивилизации), не желали вспоминать о прошлом и вели