Михаил Нестеров - Посланники Великого Альмы (Книга 1)

Кертис слушал Мейера рассеянно. Коридор подземной лаборатории с серыми стенами и металлическими дверями напоминал ему классический интерьер клиники для душевнобольных со строгим содержанием. Смотровые окна из плексигласа, вмонтированные в двери, усиливали это чувство и рождали новое — тюрьма.

Набрав шифр на кодовом замке, Мейер подозвал охранника и, пропустив его вперед, жестом пригласил войти Шислера и Кертиса.

Лори лежала на кровати справа от двери. На ней был халат теплых зеленых оттенков, ноги укрыты легким одеялом. Полковник внутренне сжался и прошептал её имя. Но подойти не решился.

— Смелее, — подбодрил его Мейер.

Кертис подошел и присел на край кровати. Лори напряглась. В её глазах полковник прочел неподдельный страх. И он понял, что это действительно не его дочь. Лори не знала, что такое страх.

Кертис сделал неуклюжую попытку улыбнуться.

— Не бойся, я все знаю, — обманывая свои чувства, тихо сказал он. — Ты не Лори. Твое имя Конори, правда? Лори написала об этом. — Кертис усилил голосовые вопрошающие интонации. — Конори?

Глаза девушки увлажнились. Она поняла этого более чем странного человека, одного из многих, которых она успела увидеть за последние три дня. Она кивнула головой, приложив к груди руку: да.

— Ну вот и хорошо. — На глаза Кертиса тоже навернулись слезы. Он знал, что продолжать разговор глупо, она не поймет его. А не знал он того, как отнестись к своему чувству, когда видишь перед собой родные глаза и в то же время понимаешь, что они смотрят из глубины души другого человека. Более отчетливо он представлял себе, что и он, и Лори сошли с ума и беспомощно ловят взгляды друг друга. Разум вывернулся, но непостижимым усилием ищет путь к прежнему состоянию. И не может найти. Это было похоже на попытку представить себе границы вселенной, слезящимися глазами проследить путь звезды. И Кертис продолжал делать невозможное.

— Лори сейчас далеко, она все сделает, ты не беспокойся. Это стало частью её жизни — защищать и спасать других. Альмаеки, дети — с ними будет все в порядке. Понимаешь?

Она проделала невероятное усилие, прежде чем робко коснуться руки Кертиса и тут же отдернуть её.

И снова немой ответ: да.

Прижав ладонь к губам, она покачала головой: "мне нельзя говорить". И несмелый вопрос: понимаешь?

Ответ тяжелым комом застрял у Кертиса в горле. Он только кивнул.

Мейер негромко сказал:

— Отлично. Похоже, вы на верном пути, полковник. Она вошла с вами в контакт.

Кертис устало махнул на него рукой.

Шислер томно прогудел:

— Ричард, так вы непременно хотите её забрать?

— Да, Артур. Это просьба Лори.

— Дело ваше. Я только не представляю, как вы будете с ней общаться.

— Мы найдем общий язык. Она все-таки моя дочь. Внутренним чутьем она поймет меня. Есть, правда, ещё одно оправдание моего поступка: я боюсь. Вы понимаете, чего я боюсь, Артур?

Шислер понимал. Он не мыслил высокопарно, но все же слова о любви полковника к дочери просквозили в его душе. Кертис боялся эксперимента, обратной реинкарнации: а что если?.. Тогда он потеряет даже ту, что лежит сейчас подле него на кровати. А у него, кроме дочери, никого нет. Шислер понимал и даже не допускал мысли, чтобы хоть в чем-то упрекнуть или обвинить полковника. Хотя все это очень сложно.

— Понимаю, — ответил он. — Вы действительно очень похожие люди со своей дочерью. Одна кровь. Поэтому повторяю: дело ваше. А вообще у вас есть в запасе месяц. Так же как и у нее. Думайте. Думайте вместе… с ней. Шислер указал толстым пальцем на кровать.

Кертис кивнул. Улыбнувшись, он взял Конори за руку.

— Нам нужно ехать. Вставай. И ничего не бойся. — Он подмигнул ей. — Я сам научу тебя варить кофе. Но с условием: я буду называть тебя Лори. А ты будешь звать меня…

Кертис сильными пальцами сжал виски. Он с минуту смотрел в пол, прежде чем снова обратиться к директору.

— Знаете, Артур, я все же приму ваше предложение. У меня… у нас действительно есть месяц. 21 декабря мы с Лори вернемся сюда.

Шислер пожал плечами. Ему жаль было полковника, его мечущуюся, болезненную душу. Он некоторое время постоял возле Джулии Мичиган, всматриваясь в её безучастное лицо, и затем покинул помещение.

Кертис настойчиво потянул Конори за руку, подбадривая её ласковым взглядом. И она поверила ему. Он своими грустными глазами напоминал ей Литуана. Бросив взгляд на темнокожую женщину, которая разговаривала с ней как старшая жрица, Конори несмело ступила за порог палаты.

Кертис продолжал говорить.

— Мы поедем домой, где не были, наверное, полгода. Мне уже надоели эти картонные домики базы. Дома хорошо. Только тебе нужно будет потрудиться. Там горы пыли. Ничего, Лори, вдвоем мы быстро управимся.

Южная Америка, 1503 год

Тишина… Даже не слышно потрескивания горящих светильников в храме и дыхания жриц. Таинственный облик Альмы поглощает все звуки. И кажется, что он желает иметь в своем окружении только безмолвные, холодные тела. Ощущением такого чувства являются четырнадцать золотых скульптур, полумесяцем высящиеся за его спиной. И он вбирает в себя и так еле слышные звуки, дирижируя тишиной семипалыми руками.

Жуткая симфония, застывший дирижер, глухонемая публика.

Олле Бог видится, как всегда, живым, но он больше не забирает её глаз. Она утратила свой дар, но нисколько не жалеет об этом. На свете существуют другие глаза, которые затягивают ещё дальше, в такие глубины, о которых Олла и не подозревала.

Он остался.

Сейчас Олла уже знает, что он не такой, как его товарищи. Но он остался не только поэтому. Из-за нее. Она чувствует это. Чувствует она так же и другое: это… Олла закрыла глаза. Как же это назвать?.. Нет, лучше сложить об этом песню и спеть. Пусть другие тоже услышат. И в голове стали слагаться строки: "О, человеческая душа, как туг клубок твоих противоречивых мыслей, но как непрочны узлы, связывающие их воедино. О, душа, крепки твои бронзовые цепи, но каждое звено с изъяном — это испаряется горячая кровь, разъедая прочный металл. Моя душа освободилась от оков, она не только видит мир, как раньше, она понимает его, чувствует по-новому. Я лечу, парю над землей и вижу… его; он догоняет меня на сильных крыльях, и мы летим вместе…"

Сегодня утром Тепосо услышал незнакомое слово, которое больно садануло его по душе. Миссия. Он не знал его значения, но догадался. Потому что после него Джулия произнесла другое: закончена.

Миссия закончена. Да, наверное, это было так. Дети приветствовали своих освободителей, преклонили головы перед новым вождем. Испанцы, сопровождаемые тысячами индейцев, убрались отсюда. Паргаун оставил в городе две сотни воинов, к которым вскоре присоединятся их жены и дети, чтобы навсегда остаться в племени альмаеков.