Станислав Ауски - Предательство и измена. Войска генерала Власова в Чехии.

Трагичное событие стало очевидным. Но несравненно худшим и непростительным является непонимание. Ни одна из участвовавших сторон до сих пор не поняла, в чем тогда, на самом склоне войны, заключалась суть всего дела. Ни одна не поняла, кроме, конечно, советской стороны.

До того времени, когда эти события станут в учебниках истории абзацем с объективным изложением всего происшедшего, к сожалению, никто из участников этих событий не доживет.

Саул Белоу в своей книге «В Иерусалим и обратно» приводит весьма хорошее выражение: «Мы, американцы, являемся самыми информированными людьми во всем мире. В результате этого мы не знаем ничего». Я понимаю его так, что он косвенно выражает мысль, которая уже долгие годы засела в моей голове: т. е., что книги, а также средства массового осведомления, лишь информируют большинство людей, но не поучают. Это может сделать лишь чисто личный опыт. Люди, у которых познание европейского или афро-азиатского мира ограничивается лишь прессой и телевидением, хоть и могут о нем знать почти все, все-же ничего не знают о нем, а поэтому не в состоянии из его опыта делать выводы для себя. Они не знают его путем глубокого переживания, как сообщения о карательных отрядах в Камбодже переносят в чувство пережитого ужаса, как нас переживших это, охватывало при виде объявлений, гласящих: «За одобрение покушения на господина представителя…».

Как-то в 1943 году иллюстрированный журнал «Сигнал», издававшийся на нескольких языках Национал-социалистической партией трудящихся Германии для читателей в странах т. наз. Новой Европы, поместил большую статью о новой армии, которая сформировалась численностью почти в один миллион бойцов — в составе остальных армий Новой Европы, среди которых были бельгийские, норвежские, хорватские, эстонские, литовские, латышские и мусульманские дивизии СС, подразделения народов Советского Союза, армия Словацкого государства, испанская Голубая дивизия, английские, татарские и другие СС-подразделения. Это была «Die Wlasow Агтее» армия, во главе которой, согласно немецкой пропаганде, стоял А. А. Власов. Одновременно с этим немецкая звуковая кинохроника демонстрировала также кинокадры, снятые во время тренировки этих солдат: бойцы в немецких касках Вермахта, но с русскими лицами, бросали ручные гранаты, стреляли из автоматов, пушек и ракетометчиков.

Я живо вспоминаю о своих ощущениях, когда я сидел в кинематографе — в относительной безопасности Протектората — и смотрел на этих солдат. Тревожное чувство опасения, как бы это свежее и колоссальное войско не отдалило бы конца войны, но главное, удивление, чувство отвращения и, наконец, непонятная неприязнь к людям, которые объединились с немцами! После опыта из антинемецкого подполья (см. роман «Случай инженера человеческих душ») и после катыньского потрясения, которому я честно но безрезультатно, старался не верить, у меня, правда, не было больших иллюзий относительно Советского Союза; жестокости Национал-социалистической партии трудящихся Германии, производимые во время недавней «гайдрихиады», были составной частью моего собственного переживания, в то время как катыньские события были дашь сообщениями немецких информационных посредников, а Советский Союз, ничего не поделаешь, был тогда союзником. Мне не приходило в голову того, о чем, гораздо позднее, говорил Солженицын: что миллион русских предателей родины является, очевидно исключительным явлением в истории военного дела, которое невозможно объяснить никакой биологической особенностью русского народа, кроме общественными условиями, в которых русский народ жил в то время уже четверть столетия.

Я был потрясен. Я испытывал отвращение к этим людям, а после окончания войны, когда пресса, попугайничая пресыщенные нравоучительством и самодовольствием слова советских судебных бюрократов, обвинила их всех без разговора, огулом в измене родине, — я должен признаться, что тогда я не задумывался об этом.

Затем проходили годы и в мой личный опыт вписались события пятидесятых годов: сотни казней политических «преступников», в их числе Милада Горакова, Завиш Каланда, ген. Пика и множество иных людей с менее известными именами — и, конечно, также Клементис, Марголиус, Симонэ, — да еще урановые концентрационные лагеря и в них десятки тысяч менее тяжких «преступников», от которых я, поскольку дело идет об этом опыте, отличался лишь тем, что мне повезло больше. Все эти иные, маленькие, каждодневные радости в жизни в условиях тоталитарной системы, завершившиеся переживанием колоссального захвата страны в ночь на 21-го августа 1968-го года, а после него «Boat people» (люди в лодке), Камбоджа, Ангола… Я ушел на запад и в мои руки попали, ранее недоступные, книги о том забытом миллионе «предателей родины».

И мне начало казаться, что все это произошло совсем иначе.

Я начинал понемногу понимать. И все время — как Солженицын — не мог избавиться от разных оговорок. Да, безусловно, в адских условиях в лагерях для военнопленных выбор был только между жалкой смертью или поступлением во Власовскую армию. Человек, которьш этого не пережил, не должен судить. По крайней мере, не строго. И все-таки, бороться за нацизм — против собственной родины —

Но — была это их родина?

За что они боролись?

Против кого?

Почему?

Наконец, медленно и совсем не так уж легко, я избавился от любого искушения осуждать их даже самым малейшим образом. Я перестал думать о кривизнах идеологий и шовинизма и начал видеть лишь их человеческое положение. И оно было трагичным.

Я себе представляю типичного русского солдата 1941- 45 гг., которому во время возникновения войны было двадцать лет. Он чуть выплыл из туманных грез детства — да и оно было отмечено жестокостями Гражданской войны и ленинизации — и начал воспринимать окружающий его мир; в его стране последовали одно за другим события, которые должны были затуманить любую ясность идеологического небосклона и привести в замешательство нормально мыслящего человека. Огромные чистки, после которых в СССР осталось не так уж много таких семейств, где среди ее членов не было хотя бы одного политического «преступника». Колоссальные концентрационные лагеря вблизи полярного круга, население кото- рых составляли преимущественно такие «преступники», ставшие таковыми, как мы теперь знаем, лишь в силу того, что ЧЕКА или ГПУ или же КГБ просто должны были выполнить план преступности, главным образом, своей собственной. Юноша, у которого в ледяных лагерях Сибири исчез отец, младшая сестра или невеста, едва ли мог думать о системе в своей стране так, как он должен был думать по принуждению.