Джордж Бейкер - Август. Первый император Рима

Невозможно предугадать, что скрывает будущее. В том 44 г. до н. э. Юлий был на вершине славы. Юный Октавий проводил время в полезных занятиях, ожидая, когда дядя приедет из Рима в Македонию по пути на Восток. Они отправятся туда вместе по стопам Лукулла, Помпея и Красса, однако с более обученной и тренированной, чем у тех, армией. Затем за знаменитым покорением Галлии последует покорение Парфии, а за «Записками о галльской войне» и «Записками о гражданской войне» последуют «Записки о парфянской войне». Они пройдут по маршруту Александра Великого и, возможно, дойдут до Индии, как в свое время дошел он; и замечательные подвиги Александра превзойдут еще более замечательные деяния Юлия, который затем завоюет весь мир от Британии до Индии и приведет всех под одно правление. К тому времени, когда все будет закончено, юный Октавий будет несколькими годами старше. Он женится, без сомнения, — интересно, на ком? — и будет правой рукой своего пожилого великого дяди, пока, наконец, в положенный час эта величественная голова не откинется и эта чудесная рука не упадет, — и Октавий заступит на его место и… Поток мысли обрывался неопределенностью. Можно лишь гадать о будущих событиях. [7] Возможно, Октавий рассуждал именно так, мы, однако, не обязаны с ним соглашаться. Цицерон («Письма Аттику», XV, 4) полагал, что Юлий никогда не возвратится. Вполне вероятно, что тактические трудности, которые уже оказались непреодолимыми для такого полководца, как Красе, и даже для Марка Антония, стали бы непреодолимыми и для Цезаря; в Месопотамии он, может быть, утратил бы лавры, которые приобрел в Галлии. Бессмертная военная слава Юлия, возможно, осталась в памяти благодаря его ранней кончине, охранившей его от опасностей, исходивших от парфянских горных племен и по-парфянски одетых в кольчуги вооруженных жителей, которые сражаются на своей земле. Интересно поразмышлять о возможной реакции относительно восточного поражения Юлия. История Гая Октавия определенно была бы другой!

Трудность объяснения знаков свыше связана с их двойственностью. Не то чтобы мы их не получали, но мы ничего не предпринимаем, беспомощно поворачивая их так и эдак. Юный Октавий со своим другом Марком Випсанием Агриппой (который был вместе с ним в Аполлонии) забрели к астрологу Теагену. Агриппа — напористый самоуверенный юноша — заплатил деньги и назвал дату и время своего рождения. Теаген составил гороскоп — очень необычный, — а затем с восхищенным удивлением прочел ошеломляющий результат: удивительное будущее ожидало Агриппу. Затем он повернулся к застенчивому юноше, прятавшемуся за широкой спиной самоуверенного Агриппы. Не составить ли и ему гороскоп тоже? Октавий поспешно отказался, опасаясь, что слишком уж проиграет в сравнении с Агриппой. Теаген настаивал и после некоторых колебаний юноши получил необходимые данные. Закончив гороскоп, он упал на колени перед молодым человеком.

Такова, во всяком случае, легенда.

Но даже если и так, что бы это значило? Относилось ли это к удивительному будущему, которое Октавий предугадал, когда в воображении стоял по правую руку от своего дяди и, возможно, помогал ему готовиться к парфянскому походу? Или это было нечто другое? Нечто такое, чего он не мог предвидеть?

Ответ был в сообщении, доставленном ему из Рима вскоре после 15 марта 44 г. до н. э. В послании говорилось, что его двоюродный дед Гай Юлий Цезарь убит в результате покушения группы фанатиков-олигархов во главе с Брутом и Кассием и теперь лежит мертвый в Риме.

И все мечты о будущем улетучились.

Шекспир уверял, что Цезарь сразу пал под ударами мечей своих врагов. Ничего подобного не было на самом деле. Ни один из великих исторических деятелей, павших от рук убийц, не сопротивлялся так яростно, борясь за свою жизнь, как Юлий. Окруженный вооруженными людьми, он боролся с ними голыми руками без всякой помощи со стороны. И упал он, только получив двадцать три ножевые раны, «с яростными криками, как дикий зверь». Он мог бы убежать, окажись рядом друзья, которые пришли бы на помощь. Однако в критический момент наблюдавших эту сцену охватила паника. Марк Антоний — сам вообще-то не трус и потомок храбрецов — бежал вместе со всеми. У Цезаря не было вооруженной охраны, она раздражала его. Его окружали лишь обычные в таких случаях помощники из высших магистратов, и все они бежали. Остались только три раба, которые, когда «все было кончено» и этот «окровавленный ком земли» остался лежать на полу сенатской курии, вошли, положили тело на носилки и (неловко, поскольку их было трое) направились к дому Цезаря… Одна его рука (так они говорят) безжизненно свешивалась вниз.

Он был владыкой мира, но, странное дело, он им и оставался. Каждый, кто услышит эту историю, будет потрясен. Враги Цезаря, бросив тело, удалились в Капитолий; его друзья сразу поставили войско под ружье; свидетели, которые бежали, все, без исключения, не имели ни собственного плана, ни воли и вряд ли знали, что делать дальше или вообще что возможно сделать в этих обстоятельствах. Те, кто (а во всех кризисах таких людей множество) лишь хотел видеть последний прыжок, не могли предусмотреть реального хода событий. Короче, неимоверный хаос и смятение воцарились в Риме.

И этот хаос был расчищен по воле мертвого человека, который больше не мог говорить, но влияние которого по-прежнему ощущали все. Намерения и направление деятельности теперь уже мертвого Цезаря, распоряжения, которые он раньше подписал, назначения, которые он сделал, планы, которые он задумал, — все это привело к своим результатам.

К вечеру некоторые сенаторы решились выглянуть из дверей своих домов, поняв, что их жизни ничто не угрожает. Среди других на Капитолии появился Цицерон. Никто не взялся руководить событиями. Цицерон советовал, чтобы преторы Брут и Кассий созвали сенат на Капитолии и издали декрет о восстановлении общественного порядка и признании законного руководства. Однако «законное руководство» должно было быть иным, и не бандой убийц. Законное руководство, избранное ранее, состояло из консулов, бывших приверженцами Цезаря. Это обстоятельство стало первым, однако фатальным ударом для партии противников Цезаря. Не будучи законным правительством, они не могли счесть себя вправе грозить пальцем, обвиняя в безнравственном поведении своих оппонентов. Они решили, что самым правильным будет переговорить с оставшимся в живых консулом Марком Антонием и узнать, нельзя ли заключить с ним мирное соглашение.