Николай Каролидес - 100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Восприятие libido перешло у больного границы здоровой обороны и он реагирует даже на простое физиологическое вожделение острым негодованием, которое всегда видно в разнообразных симптомах (мучительство себя и разнообразное симптомное мучение). Больное вытесняет libido и вместе с ним любое наслаждение. Больной честно ищет в фактах прошлого остов своего страдания. Сопротивление часто мешает (ему) все узнать и все увидеть. Размеры сопротивления часто непонятны больному. Кастрация, произведя обеднение libido, лишила всю личность известного могущества, и это мешает ринуться в атаку на последние твердыни невроза. Больного пугает действие (дань жизни) — в особенности действие libido. Он отступает и становится пассивным и замкнутым. Вырваться из этого звена можно только через абсолютно свободное проникновение во все поры libido, хотя бы пришлось увидеть самое странное и самое страшное. Вечный фетиш большого бюста женщины, так влекущий и так мучающий больного, указывает путь к комплексу Эдипа и только к нему».

Миниатюры по воле случайных ассоциативных связей (и тонкому сюжетному построению) приводят героя к тому возрасту, где поведение и восприятие человека управляется теми же рефлексами, что и поведение животного. Поначалу отвергая фрейдизм, толкование сновидений (по Зощенко, Фрейд призывает вернуться к животному состоянию, к варварству, а это неверно), — он развивает теорию Павлова, переводит ее из сферы физиологии в сферу психологии. Автор считает, что в книге «обнаружены идеалистические ошибки Фрейда и, в свою очередь, доказана большая правда и значение теории Павлова — простой, точной, достоверной». Но внешнее пренебрежение венской методой сопровождается игрой на поле Фрейда, например, со сновидениями: «И тут я припомнил, что чаще всего я вижу тигров, которые входят в мою комнату, нищих, которые стоят у моих дверей, и море, в котором я купаюсь». Это наиболее захватывающая часть книги — та, в которой Зощенко вычленяет символические константы своих снов и фобий и ищет их подоплеку в только что рассказанных воспоминаниях.

Часть эта насыщенна пассажами-откровениями, — которые пациенту Марголиса, думается, давались нелегко:

«Значит, я бежал от нее? Этого не может быть. Я ее любил. Это вздор.

Нет, это не было вздором. Я действительно бежал от нее.

Но почему? Только лишь потому, что она была женственна и этим напоминала мне мою мать? Но ведь она вовсе не была похожа на мою мать. В ее облике не было никакого сходства. Ну что ж. Я и не страшился образа моей матери. Я страшился лишь того, что было связано с рукой и громом».

Открыв, что боязнь «руки» связана с давней операцией вблизи гениталий, герой впадает в патетику: «Какое утверждение травмы! Какая психическая кастрация! Какой в дальнейшем бурный ответ мог происходить при столкновении с условным раздражителем!» Подобные успехи ободряют писателя, он успешно, по его мнению, полемизирует с Фрейдом и — вспоминает случаи из своей «практики»: помог женщине избавиться от страха родов, излечил студентку от любви к нему же и т. д. Воодушевленный, Зощенко анализирует жизнь писателей, к которым сам не так давно обращался за советом. У Эдгара По, Гоголя, Некрасова, Бальзака он находит вредное воздействие инфантильных, неразумных представлений, ложных связей, которые привели их к безвременной гибели. Финал книги — радостный гимн разуму, звучащий в самих заглавиях последних частей: «Разум побеждает смерть», «Разум побеждает страдания», «Разум побеждает старость».

«Перед восходом солнца» — третья и, как принято считать, наиболее совершенная книга из тех, что Зощенко посвятил самоанализу. Александр Эткинд считает, что она «почти вся написана свободным человеком — свободным в обоих смыслах, и в политическом, и в психоаналитическом. По степени этой свободы, по психологической глубине и по абсолютной ясности для читателя она не имеет прецедентов в советской прозе». Зощенко дописывал книгу в эвакуации в Алма-Ате в 1942 году. В 1943 году ее первую часть опубликовал журнал «Октябрь» (№ 6–7 и № 8–9 за 1943 г.) с редакционной пометкой: «Продолжение следует». В одном из писем обеспокоенный постоянными задержками с публикацией повести писатель делится своими сомнениями:

«Я тут было хотел вообще не печатать книгу. Получается столь интимно и откровенно, что стало мне не по себе. Верней, я хотел прекратить печатание после 1-й части… Решил положиться на судьбу — втайне надеюсь, что всю книгу не напечатают, где-то запнется. Скорее всего, III и IV части цензура не пропустит. Кроме утешения от этого ничего не получу».

Мрачные прогнозы Зощенко оправдались — в начале ноября дальнейшая публикация повести была запрещена. Рукопись полного текста из издательства «Советский писатель» автору вернули. Вторая половина книги под названием «Повесть о разуме» была опубликована в мартовском номере журнала «Звезда» за 1972 год.

Зощенко, по традиции, сложившейся у советских писателей, ищет понимания у Сталина:

«Дорогой Иосиф Виссарионович, я не посмел бы тревожить Вас, если бы не имел глубокого убеждения, что книга моя, доказывающая могущество разума и его торжество над низшими силами, нужна в наши дни. Она, может быть, нужна и советской науке.

Ради научной темы я позволил себе писать, быть может, более откровенно, чем обычно принято. Но это было необходимо для моих доказательств. Мне думается, что моя откровенность только усилила сатирическую сторону — книга осмеивает лживость, пошлость, безнравственность.

Я беру на себя смелость просить Вас ознакомиться с моей работой, либо дать распоряжение проверить ее более обстоятельно и, во всяком случае, проверить ее целиком».

Сталин письмо не прочитал, а руководители Управления пропаганды и агитации, разбирая работу журналов «Октябрь» и «Знамя», признали публикацию повести «политически вредной»:

«В журнале «Октябрь»… опубликована пошлая, антихудожественная и политически вредная повесть Зощенко «Перед восходом солнца». Повесть Зощенко чужда чувствам и мыслям нашего народа… Зощенко рисует чрезвычайно извращенную картину жизни нашего народа… Вся повесть Зощенко является клеветой на наш народ, опошлением его чувств и его жизни».

4 декабря 1943 года в газете «Литература и искусство» появилась первая разгромная рецензия (Л. Дмитриев. О новой повести М. Зощенко). Автора окрестили «мещанским хлюпиком, нудно копающимся в собственном интимном мирке».

Обсуждение журнала «Октябрь» перекочевало на заседание Президиума Союза советских писателей СССР. Основной удар снова пришлось принять на себя повести Зощенко. Критический тон задавал Александр Фадеев. Ответственный секретарь «Октября» стала оправдывать публикацию крамольной повести тем, что членов редколлегии не было в Москве, и заявляла: «Эта книга массовому читателю не нужна». Но единодушного разгрома не вышло. Ольга Форш и Самуил Маршак защищали Зощенко: «Зощенко мы любим давно. Это блестящий писатель… Вещь сделана, конечно, с самыми лучшими намерениями, это совершенно очевидно… Не надо учить Зощенко, он прекрасно понимает, что такое литература», — сказал Маршак. Сам Зощенко и не думал каяться: «Здесь я чувствую какую-то враждебность, которую я не заслуживаю… неуважение, какого я не испытывал за все 22 года моей работы. […] Вы признаете мой опыт неудачным, …я считаю, что я прав абсолютно… вы же не читали моей книги… Это же непрофессиональный подход». Однако агитпроповец П. Юдин продолжает критическую линию: «Те две части — это антиморальная вещь… То, что напечатано, производит впечатление, что человек повернулся к народу, к войне, к задачам нашего государства задней частью, плюнул на все и копается в своем мусоре».