Василий Хомченко - Облава

Таким же образом, предъявляя мандат, Шилин и Михальцевич осмотрели еще четыре церкви в уезде, забрали все ценное. Но особенно им повезло в одном местечке. Дознались, что там живет бывший владелец двух московских магазинов, переехавший недавно на родину. Вызвали в Совет, потребовали, чтобы сдал золото. Тот клялся, божился, что все у него отняли еще в Москве в восемнадцатом. Тогда его посадили в подвал, пригрозили, что и жена с детьми последуют за ним, продержали ночь, и купец сдался. Повел домой, в саду выкопал жестянку от монпансье. Там были золото и несколько драгоценных камней. После этой акции Шилин и Михальцевич сказали в Совете, что едут в Гомель, а сами, запутав след, перебрались в другой уезд.

- Поручик, - пошутил как-то в дороге Шилин, - а тебе, я вижу, понравилось быть экспроприатором. Признаюсь, мне тоже. Давно бы нам этак, а не носиться с идеями освобождения русского народа. Слыхал мудрость народную: как ты хлопаешь, так я и танцую? Власть держится на разбое, и мы так же должны жить. А что до русского народа, то он - быдло. Узнал его за это время. Правда была за Вороном-Крюковским, он так и жил. И награбил дай боже. Жаль, мало нам из его добра досталось.

Когда Михальцевич застрелил Ворона-Крюковского, они перетрясли его торбы и нашли мешочек с золотом и серебром - малую толику того, что тот награбил: большую часть Ворон-Крюковский или спрятал, или роздал по родне.

- Я тоже давно расстался с верой в этот народ, - поддакнул Шилину Михальцевич. - Ты справедливо назвал его быдлом... А сейчас что нам остается? И таким, как мы? Спасаться. Что ж, каждый спасается в одиночку...

- А мы, поручик, до поры будем спасаться вместе. Так легче. Как говорят, две кошки на одном сале... Вот укрепим свои финансы, и адью! - я уже не Шилин и не Сорокин, а какой-нибудь Петушков. Забьюсь в тьмутаракань и стану жить тихой неприметной жизнью.

Рука у него зажила, он свободно шевелил пальцами - рана, слава богу, была не серьезная. Как и Михальцевич, он носил теперь кожанку, кожаную фуражку - в соответствии с типичным обликом тогдашнего советского начальства.

- А я в Париж махну, - задумчиво проговорил Михальцевич. - Женюсь на парижаночке, заведу дамскую парикмахерскую...

- Ну, удивил! Парикмахерскую... Сам будешь завивки делать? Ты лучше построй русскую баню. С массажными кабинами. А, поручик, не худо?

- Мудро, идея, - засветился Михальцевич. - Русская баня с парком и березовыми вениками. Только где же там найдешь березовые веники...

Гомель, Губчека

Снова получена жалоба от граждан Чериковского, Быховского и Рогачевского уездов, что представители наркомпроса занимаются грабительством. Вменяю вам в обязанность проверить этих людей. Об исполнении телеграфируйте.

Зам. председателя ВЧК

11

Днепр был серый, как мокрая песчаная дорога. И небо было такое же сплошь затянуто тучами. С ночи сеял осенний дождичек, всюду были сырость, промозглость, под ногами хлюпало. Вода в Днепре, как всегда в дождь, помутнела, поднялась, бег ее ускорился.

Сапежка и Иванчиков - один из губчека, второй тоже чекист, но здешний, уездный - сидели на берегу на перевернутой вверх дном дырявой лодке и думали, как им переправиться на ту сторону. Лодок на этом берегу не было. Ждали, может, с той стороны кто-нибудь сюда переплывет. Сидели, укрывшись брезентовым плащом Иванчикова, - Сапежка своего не взял, понадеялся на погоду.

День занимался как-то сонно, казалось, еще дремал, не расчухался с ночи. И село, стоявшее напротив них на том берегу, хранило тишину, словно тоже еще не проснулось.

- Хоть бы кто-нибудь к реке подошел - покричали бы, - сказал Сапежка.

- Подойдут, - обнадежил его Иванчиков. Он был совсем молод, в сереньком пиджаке с коротковатыми рукавами, в такой же серой кепке. Рыжие кудряшки выбивались из-под кепки. Такие же рыжие веснушки густо усеяли лицо. Уши смешно топырились. Про таких говорят: рыжий с ушами. Иванчикова, конечно же, так и звали в его деревне.

Дождь мелко выбивал дробь по брезенту, стекал на ноги, на Сапежкины сапоги. Иванчиков был в ботинках с обмотками.

- На паром податься - далеко. Да еще этот паршивец дождь зарядил, начал злиться Сапежка, и скулы на его смуглом плоском лице пришли в движение. А они начинали двигаться всегда, когда он злился. Сапежка был одет не так, как Иванчиков: кожаная куртка, галифе, хромовые сапоги.

Они уже пятый день гоняются за московскими уполномоченными, и никак их пути не пересекутся. Третьего дня чуть не застали тех в Батаевке. Там сказали, будто они поехали в Дрозды. Поспешили туда, ждали полдня, не дождались, - значит, те двинули куда-то в другое место. В Батаевке Сапежка и Иванчиков взяли письменные объяснения у председателя сельсовета и у попа. Прочитав объяснительную записку председателя, Сапежка сказал:

- Что ты тут плетешь? Товарищ правильно говорил про диктатуру пролетариата. И про селян тоже правда была сказана. Селяне и есть мелкобуржуазный класс собственников. Кто пополняет банды - пролетарии? Нет, селяне.

А когда приехали в Бондаревку, где уполномоченные-москвичи ни у кого ничего не взяли, даже в церкви, Сапежка решил, что жалобы на товарища Сорокина не что иное, как поклеп. Он позвонил из Рогачева в Гомель, в губчека, и доложил:

- Считаю, что жалобы пишут враждебные элементы. Ни один трудовой человек от уполномоченных не пострадал. Все, что конфискуется, они протоколируют и выдают расписку на изъятое. Товарища Сорокина я лично видел в Захаричах, проверил его документы, разговаривал с ним. Его мандат подозрений у меня не вызвал. Действия были законными. Я не верю тому, что о нем пишут. Товарищам председателям Сорокин говорил, что скоро поедет в Гомель и все реквизированное сдаст.

- А с его помощником беседовали? Проверяли документы? - спросил Сапежкин начальник.

- С помощником не беседовал. Я и не видел его. Сорокин, видимо, взял его позже.

- Все же постарайтесь еще раз встретиться, - было приказано Сапежке.

Сапежке осточертело мотаться по деревням. Он недавно женился, дома молодая жена ждет, полмесяца уже не видел ее: то за бандой Сивака гонялся, а теперь это задание - встретиться и задержать Сорокина и его помощника.

Изложив начальству свое мнение о Сорокине, Сапежка попросил разрешения приехать в Гомель, но начальство не разрешило. Отсюда и дурное настроение, злость и на начальство, и на тех, кто шлет жалобы в губернию и в Москву, и на этот нудный, наводящий тоску дождь...

Дождь не стихал и не усиливался, осенний, затяжной, его не переждешь под брезентом на этом голом берегу. Сидели, жались друг к дружке, молча смотрели на противоположный берег. А к лодкам, что там были причалены, никто не подходил - что людям делать на реке в такую непогодь? Сапежка не выдержал, откинул край плаща, зло сказал: