Михаил Ишков - Валтасар (Падение Вавилона)

- Мне, ребята, за всю жизнь ничего не давалось даром. Я привык за все платить, а вы, гляжу, совсем простые, если верите обещаниям Никандра. Он, может, и уйдет, но вас, клянусь несравненной Иштар, никто за здорово живешь из города не выпустит. А обещания... Что обещания - вода.

На это разговор увял. Греки потеряли охоту подшучивать над хозяином. Они отвели Рахима в его спальню, заперли там, сами отправились на покой.

В ту ночь Подставь спину долго не мог заснуть. На сердце было тревожно. Три дня, а решения нет как нет. Оба его средних сыночка просятся в бой, однако спешить с этим не хотелось - не давала покоя неопределенность, которая заметно туманила обстановку. Мало того, что никто не мог предугадать, как поведут себя греки, но и среди самих заговорщиков не было полного согласия. Если таких ухарей, как сыновья Набузардана Набай и Нинурта, не надо было уговаривать - они сами рвались посчитаться с правителем, то опытные, умелые вояки, без которых вообще нельзя было начинать дело, чесали затылки. Слишком опасным казался план, предложенный Рахимом. Вдруг не удастся вырваться из каменного мешка, в котором их должны были якобы разоружить стражники Закира? Что произойдет, если сирийцы окажут решительное сопротивление? Таких "если" можно было много отыскать. Но главным "если", редко упоминаемым, но очень беспокоившим всю армейскую массу, являлась судьба царя. Поднять руку на сына Навуходоносора большинство полагали недопустимой, наказуемой дерзостью по отношению к тому, кто олицетворял царственность и величие Вавилона. Его всего лишь надо поправить, указать, как должен вести себя правитель, убрать чужаков из дворца, поручить Нериглиссару возглавить поход - тогда в городе и стране вновь воцарится мир, спокойствие и процветание. С другой стороны, в планы сильных и храмовой верхушки никак не входило оставлять Амель-Мардука в живых.

Вот тут, вздыхал Рахим, и вертись. Подставь спину и сам полагал, что с Амелем необходимо покончить раз и навсегда, но как быть с сыновьями? Со своей кровинкой? Ладно, Рибата отставили, но как обезопасить Зерию и Хашдайю? Особенно Хашдайю, который рвался в группу Набая. Старший сын Набузардана во многом напоминал Рахиму своего дядю Шаник-зери. Набай был нагл, бесстыден, спесив. Этот ни перед чем не остановится, и, как ни крути, но Рахим в самой середке мыслей тоже полагал, что проливать кровь сородича небожителей - дурной знак. Наказание последует неотвратимо. Рано или поздно. От него не спрячешься, спасение не отмолишь, не возместишь щедрыми жертвоприношениями.

Однако и обезопасить сыновей, вывести их из игры, он не мог, слишком далеко зашло дело. Долго, во тьме, в бессоннице, он прикидывал и так и этак. Превосходство в силах, неслыханно щедрая награда не могли в полной мере успокоить тех, кто согласился сыграть в поддавки с Закиром. Здесь могла помочь только твердая решимость всех участников довести дело до конца, - та, обычно невысказываемая уверенность, что если придется гибнуть, то все, как один, скопом. Иного не дано. Он обязан предъявить своих сыновей как последний самый убедительный довод. Прикажет защищать их в бою.

Утром он вызвал их обоих, приказал сидеть. Зерия согласился сразу, а вот на Хашдайю пришлось прикрикнуть.

- Забудь о Набае. Пойдешь со мной.

Хашдайя разгневанно зыркнул на отца. Рахим помолчал, потом объяснил.

- Послушай Хашдайя, запомни на всю жизнь - не дело шушану даже в мыслях поднимать руку на царя. Кто ты есть? Тебя из глины боги слепили, а царь - родич небожителям. Пусть другие испытывают судьбу.

Он не стал договаривать, что самое последнее дело для солдата поднять руку на своего командира, и безмерное зло - покуситься на того, кто облачен в царственность. Боги никогда не простят подобную дерзость. За других, втайне убеждал себя Рахим, он не ответчик. Если Набай настолько глуп, что решил лично расправиться с тем, кто носит корону, это его дело. Он сам себе голова, у него есть окорот в лице Набузардана, поэтому в присутствии бойцов из второй группы он насчет того, кто вправе посчитаться с родственником богов, а кто нет, помалкивал. Однажды, подпоив греков и тайно покинув дом, декум показал Набаю, где находится вход в устье подводного туннеля. Темной ночью сплавал с ним, отыскал отверстие. Действительно воды там было по шею, однако дно твердое, устойчивое, брести можно. На том счел свою задачу исчерпанной. В любом случае проникновение в пределы дворцовой крепости такого количества вооруженных людей должно было спутать карты страже, а может, и привести её в замешательство.

Вопрос заключался в том, как должны поступить "быки" из второй группы, если в висячих садах их встретят вооруженные, облаченные в бронь греки?

Кое-что, они, конечно, смогут. По крайней мере, отвлекут внимание охраны и дадут время воинам Нериглиссара войти во дворец. По мысли Рахима, все равно без эмуки отборных, которая обязательно должна была прорваться во внутренние дворы, ничего не выйдет.

Это очень мало - три дня. Завтра оба грека, с которыми он только что так тепло поговорил, протрезвеют, к вечеру задумаются, на следующий день поделятся тревогой с товарищами. Хорошо, если только на следующей неделе наемники отважатся потребовать у Никандра ответ, что будет с ними, если злоумышленники возьмут верх? И отпустит ли царь Амель-Мардук свою стражу, если он разгромит мятежников? Тогда Никандр придет к нему, Рахиму.

Это слишком поздно.

К утру стало совсем тоскливо. Заныла печень от темного, смешанного с сикерой пива, ей стало неуютно в утробе. Это была плохая примета. Вспомнилась юность, уход в армию, плен под Каркемишем, ожидание раба Мусри, который обязался доставить добытое в бою домой в Вавилон, брат Базия, рискнувший поднять руку на царя.

Одна надежда на богов!

Нериглиссар, Набузардан и другие сильные, а также сангу, эну*, жрецы-пасису, макку, бару уверяли, что вся троица богов-основателей верхнего мира - Эллиль, Эйа Ану, а также могучий, единовластный создатель мира Мардук, его соратники Шамаш, Син, Иштар, Нинурта, Адад, Нергал и другие попечители и хранители Вавилона на их стороне.

Возможно, их усилиями так быстро проросло зерно, брошенное Рахимом в души наемников. Оказалось, что среди греков тоже нашлись сметливые и понятливые люди, особенно из философов. Эти очень скоро учуяли, что в городе и дворце запахло жареным. Зачем мертвому серебро? Этот вопрос теперь всерьез волновал наемников, и на следующий вечер декума проводили домой уже не два, а три стража, один из которых являлся таксиархом* и помощником Никандра.

Это был высокий, высохший до костей воин, возрастом, по-видимому, подстать Рахиму. Наемники всегда славились скупостью, а этот грек, облаченный в подогнанный по фигуре бронзовый, украшенный гравировкой панцирь, нарядный, поблескивающий на солнце шлем с гребнем из подстриженных гусиных перьев, в наброшенном на плечи алом плаще, - расщедрился на хорошее сирийское вино. Добравшись до дома, Рахим сдал обоих рядовых на попечение Нупты, которая всегда сытно и вкусно кормила приставленных к мужу стражей, а сам хозяин и помощник Никандра расположились в подсобке, подальше от жилых покоев. Рахим вскользь упомянул, что в обычаях горожан располагать жилые покои как можно дальше от входной двери, и так уж получилось, что гостиная, в которой ему было бы не стыдно принять гостя, упиралась в стену, разделявшую жилище декума со строением Икишани. Сколько дырок в стене навертел сосед, ему не известно, но лучше устроиться в подсобке, тем более что там прохладно и припасы под рукой.