Аркадий Захаров - Вслед за Великой Богиней

Клубу «Тюменская старина» посвящается

Открывая новую книгу, мы словно открываем для себя дверь, за которой уходит в прекрасный неизведанный мир неведомая пока дорожка. На ней, вначале едва приметной под пылью веков, случаются удивительные открытия, бесценные находки, неожиданные встречи.

Неленивому и любопытному, дерзнувшему окунуться в древние волны книжного моря, чтобы познать его сокровенные тайны, адресовано это напутствие. Мне, его автору, немало пришлось потоптать поисковых троп, поплутать по книжным заулкам, прежде чем отважиться взяться за перо и написать эти строки.

Уже прошла дата, когда нашему А. С. Пушкину исполнилось двести лет. С позиций сегодняшнего дня, оценивая доставшееся нам его литературное наследие, мы вновь и вновь убеждаемся, что знаем о нем далеко не все. Пушкин — наше все, — сказано было в веке девятнадцатом. Пушкин — наше все, — подтверждаем мы и в начале двадцать первого, упуская при этом, что, несмотря на многочисленные исследования, всего о нем мы до сих пор так и не знаем.

Для большинства из нас Пушкин был и остается великим русским поэтом. Между тем такое представление о его творчестве несколько односторонне. Многие, даже самые искренние почитатели Александра Сергеевича, не подозревают, что после роковой дуэли на Черной речке мировая культура потеряла не только великого поэта, язвительного вольнодумца и друга декабристов, но и талантливого историографа в самом начале его пути.

И неизвестно еще, насколько трагически отозвалась эта потеря на нашей российской судьбе: не везло с историками нашей многострадальной Родине. Не то чтобы России не хватало талантов — серьезных и глубоких трудов по нашей истории предостаточно. Но при всей их научной основательности они страдают от скупости языка и сухости изложения, а потому малопривлекательны для неподготовленного читателя.

Совсем не то Пушкин. Жаль, что не много успел он на этом поприще. Как знать, какое влияние на историческую науку и наше самосознание смог бы оказать его гений, не случись трагической дуэли. Биография Радищева, записки о Ермаке, камчатском Атласове, история Пугачевского бунта — все это написано основательно и прекрасным литературным языком.

Наставником Пушкина в истории государства Российского с полным основанием можно считать Н. М. Карамзина, с семейством которого Александр Сергеевич был дружен. Под влиянием Карамзина у Пушкина окончательно сформировался еще в лицейские годы зародившийся интерес к делам давно минувших дней. Этот его интерес сверкнул в самой первой поэме «Руслан и Людмила» и окончательно проявился в «Полтаве», «Арапе Петра Великого», «Борисе Годунове» и даже некоторых сказках, во многих деталях обязанных своим появлением крестьянке с финской мызы Суйды под Гатчиной — Арине Родионовне, крепостной Ганнибалов.

Не отрицая роли лицейского воспитания и ближайшего окружения на формирование духовного мира и мировоззрения Пушкина, попробуем кратко оценить общественную ситуацию в стране, несомненно оказавшую влияние на его творчество. Не будет ошибкой утверждение, что явление миру пушкинского героя было во многом предопределено необычайным расцветом культуры и науки, переживаемым Россией в начале девятнадцатого века. В этот период русское общество, еще не растерявшее лучших традиций екатерининской эпохи, переживает подъем науки вообще, и в особенности исторической и географической.

Неоценимое по значению для просвещения России имело высочайшее утверждение представленного М. М. Сперанским Положения о Лицее, одним из первых учеников которого суждено было стать Саше Пушкину. В Царскосельском лицее собрались блестящие по тому времени преподаватели географии, астрономии, естественной истории, всеобщей истории. Библиотеку Лицея укомплектовали самыми современными учебниками и книгами, способными возбудить тягу к знаниям.

В эти же годы Россия, словно наконец осознав, что могущество ее должно и может прирастать за счет дальнейшего освоения и колонизации неизведанной сибирской провинции, повернулась к ней лицом. Одна за другой отправляются хорошо снаряженные экспедиции в полярные моря, глухие тундры и пустынные степи. Обе русские столицы жили предвкушением великих открытий и жадно ловили скупые, порой фантастические вести из сибирского царства.

А в ссыльнокаторжной Сибири особых перемен не чаяли, жили сыто, сонно, терпеливо сносили самодурство наместников и мздоимство чиновников, не особенно печалясь об интересах метрополии.

Сибирь следовало встряхнуть как следует, сыскав для нее новую метлу, — прогрессивного генерал-губернатора.

Так уж было заведено в России, что если прогрессивный, то обязательно и опальный. А опальному в Сибири самое место. Такой репутацией обладал М. М. Сперанский, тот самый, кто стоял у колыбели Лицея и предлагал план конституционного преобразования России, считался страдальцем и борцом за правду. Сибирь ему была суждена. Однако Сперанскому повезло явиться в Сибирь не с каторжным этапом, а в качестве ее генерал-губернатора.

Множество толков вызвало это назначение, а уж какие последствия! Волны от этого камушка докатились и до престольной Москвы, и до столичного Санкт-Петербурга, всколыхнув благородное общество. Еще бы! В итоге его ревизий два губернатора и сорок восемь чиновников пошли под суд, шестьсот восемьдесят пойманы на злоупотреблениях, сумма исков к ним достигла трех миллионов рублей.

Новый генерал-губернатор вызвал большое недовольство в столице вновь изобретенным наказанием для мздоимцев: ссылкой проштрафившихся чиновников из Сибири в Москву и Петербург. И если двор был недоволен, то в салонах и гостиных недавние сибирские разбойники воспринимались как романтические герои. Одного такого удачно изобразил Грибоедов в комедии «Горе от ума»: «…дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом и крепко на руку нечист…»

Строки эти относятся к одному из близких друзей А. С. Пушкина Федору Ивановичу Толстому, по прозвищу Американец, который побывал на Алеутских островах и посетил дикие племена Российско-американских колоний. Дома он одевался по-алеутски, а стены комнат его были увешаны оружием алеутов. Женат он был на цыганке. Человек сложный и своеобразный, Ф. Толстой входил в круг друзей Пушкина, дружил с князем П. А. Вяземским, К. Н. Батюшковым, был хорошо знаком с В. Л. Пушкиным, Е. А. Баратынским, В. А. Жуковским, князем А. А. Шаховским и другими писателями. Осенью 1826 года у А. С. Пушкина едва не произошла с ним дуэль, но затем они помирились и даже подружились настолько, что Пушкин избрал Толстого посредником при своем первом сватовстве к Н. М. Гончаровой. Талантливый и остроумный рассказчик, Толстой не раз описывал в кругу друзей свои фантастические сибирские похождения. Впрочем, в рассказчиках подобного рода недостатка в светских гостиных не было: представители почти всех знатных родов прошли через сибирскую службу.