Мирослав Иванов - Покушение на Гейдриха

Жертвы «гейдрихиады», погибшие в период кровавого террора, развязанного оккупантами на чешской земле, стали как бы незримыми свидетелями наших сегодняшних поступков и дел. Они всегда рядом с нами.

А мы, живые, вспоминаем их величие и скромность, их героизм, ставший высоким нравственным ориентиром для последующих поколений.

Рад, что моя книга выходит на русском языке в Москве в период перестройки, когда понятие героизма человека и его жизнь приобретают первозданную ценность.

Вдвойне рад, что это происходит после подписания советско-американского Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Я назвал бы его первой зарницей эры разоружения.

Воистину, мы живем в знаменательное и замечательное время!

Нет, не зря в Праге погибли те, кто шел на смерть в 1942-м и 1945-м…

Я рад, что мое повествование о героизме обыкновенных чехов и словаков теперь попадает в руки советских читателей, которые на опыте своей страны хорошо знают, какие ужасы несет с собой фашизм. Я рад, что именно они могут прочитать это свидетельство о днях трагических, ведь в Советском Союзе сотни населенных пунктов пережили ту же судьбу, что и чехословацкие Лидице…

У нас — чехов, словаков и советских людей — было и есть много общего. Тогда, в годы фашистской оккупации, и сегодня, во время перестройки и гласности, в дни напряженной борьбы за мир, против угрозы ядерной войны.

Тогда мы боролись в подполье и нетерпеливо ждали известий по радио, которые начинались словами: «Говорит Москва». Теперь мы с таким же нетерпением и огромным интересом ожидаем, что скажет Михаил Сергеевич Горбачев.

Тогда и сейчас речь шла и идет о том, что силы зла должны быть повержены, планета должна жить в мире. Я верю: так и будет.

МИРОСЛАВ ИВАНОВ

12 января 1988 г. Кршивоклат-у-Праги

В голубом небе ярко светит солнце, в садах стоят усыпанные белыми цветами деревья. Лишь изредка набежит легкое облачко, отбросив на землю быструю тень. Как вчера и позавчера. Спешат прохожие, женщины с хозяйственными сумками, детскими колясками, время от времени проедет по мостовой машина или мотоцикл.

Обычное ясное майское утро.

Прохожие торопливо шагают по тротуару, заходят в магазины. Никто из них ничего не подозревает.

Внизу, там, где Влтава делает излучину, блестит на солнце вода. Под мостом что-то чинят несколько рабочих, небольшой пикап развозит заказчикам гуталин и мастику для паркета.

Через несколько минут все изменится, изменится и жизнь многих людей. Порой лучше не знать, что готовит судьба.

По шоссе из своей загородной резиденции едет обергруппенфюрер СС и шеф тайной полиции Рейнхард Гейдрих. Он сидит рядом с шофером и смотрит вперед на дорогу. Пальцы Гейдриха механически поглаживают кожу портфеля, лежащего у него на коленях. Материалы в портфеле предназначены для очень немногих. Что в них — абсолютная тайна. До Праги остается несколько километров. На аэродроме Гейдриха ждет самолет, который должен доставить его к Гитлеру. Должен доставить, но не доставит. Гейдрих этого не знает.

Сидя в машине, поджав тонкие губы, Гейдрих смотрит, как через улицу идет женщина в черном. Лицо женщины не интересует Гейдриха. Черный цвет — вот что притягивает его взгляд. Гейдрих любит черное.

Машина приближается к повороту. До него еще несколько сот метров. Парень, лениво стоящий у стены, делает шаг вперед. В руках у него зеркальце. Он поигрывает им, пуская во все стороны солнечные зайчики. Гейдрих криво усмехается. Он не знает, что это зеркальце имеет прямое отношение к его судьбе.

Пикапчик развозит гуталин и мастику, загорает в саду молодая женщина, у забора стоят велосипеды.

Десять часов тридцать минут. 27 мая 1942 г.

Еще ничего не произошло. Но черная машина неумолимо приближается к повороту. Торопится, бежит секундная стрелка, звенит проезжающий трамвай. Не спеша переходит улицу женщина.

И вдруг — взрыв…

Есть в жизни человека периоды, через которые нужно пройти.

Людвиг ван Бетховен, автор Пятой роковой симфонии до-минор.

В ту ночь мне не спалось. Ночь была лунная, Сначала я все ворочался в постели с боку на бок. Потом лежал с открытыми глазами… Разное лезло в голову.

Когда много детей — а их у меня было семеро, — забот, понятно, хватает. Хочется, чтоб им было хорошо. Сам-то я на собственной шкуре узнал, что такое нищета. Был дорожным рабочим, потом в каменоломне работал, словом, изворачивался, как мог. А в тридцать восьмом году нанялся лесником в здешнее охотничье угодье.

Работа была несложная: кормил зверей, делал обходы.

И вот в ту ночь под новый, 1941 год — нет, пожалуй, это было за день-два до нового года — лежу я и вдруг слышу какой-то гул, где-то далеко, а потом все ближе и ближе. Наконец загрохотало чуть ли не над самым домом. В деревне залаяли собаки. Я потихоньку встал, надел шлепанцы, накинул пальто и собрался выйти посмотреть, что там такое. Открыл дверь, и тут меня окликает жена: куда ты, говорит, темно еще. Я успокоил ее: лежи, мол, а я пойду гляну, как там кролики…

Взял лестницу, приставил ее к стене и залез на крышу. Ночь, звезды светят, луна, все кругом бело, снег блестит. Рокот начал удаляться. Самолет улетел. И вдруг вижу, как сверху что-то медленно, плавно так покачиваясь, опускается. Парашют, догадался я. Парашют приземлился далеко, где-то за кладбищем. Я слез с лестницы и вернулся в дом. Хотел было одеться, но тут жена села на постели и спрашивает, в чем дело, чего это я брожу среди ночи. Разве мог я сказать ей про парашютистов, да еще — что собрался пойти к ним?! Я промолчал и лег в постель. А утром постарался выбросить все это из головы.

Тогда, во времена протектората, надо было держать язык за зубами. Человеческая жизнь ничего не стоила, и про то, что я увидел ночью, лучше было молчать. Позавтракав и положив в рюкзак корм для зверья, я отправился в обход.

Был десятый час. Я задами вышел в поле и заметил там на снегу следы двух человек. Следы тянулись со стороны кладбища.

Осмотревшись, нет ли кого поблизости, я пустился по следу. И вышел прямо к лесной кормушке. Рядом с ней возвышался небольшой утоптанный сугроб. Копнул его ногой — и зацепил сапогом за стропы. Посмотрев по сторонам, снял рюкзак и сделал вид, будто достаю корм, а сам нагнулся и разгреб снег: ну конечно, там был парашют.

Да, дело пахло виселицей.

Я надел рюкзак и отправился дальше по следам. Найду, думаю, этих ребят и скажу им, что эдак их парашюты запросто найдут в снегу. А если кто возьмет и донесет на них? Часа бы не прошло, явились бы гестаповцы — и конец.