Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Я была рада, что удалось познакомиться с условиями заключения в крепости. Когда меня доставили туда, в Трубецком бастионе уже находились многие мои товарищи обоих полов. Были заняты все 70 камер на обоих этажах.

Такая скученность и сама обстановка больших, но грязных и тесных камер весьма способствовали созданию системы связи, получившей большое распространение. Кровати, столы и табуреты, сделанные из дерева, можно было передвигать. Мы подтаскивали стол к окну, ставили на него табурет, после чего стучали по железным прутьям карандашом, книгой или осколком стекла. Обладатели громкого голоса даже могли переговариваться друг с другом. Смотрители и часовые сперва страшно перепугались. Подобного скандала Петропавловка еще не видела. После того как здесь содержались декабристы, стены были обиты войлоком и бумажными обоями. Часовые следили за нами через глазки и бегали от камеры к камере, открывая двери, умоляя и угрожая. Поскольку это не произвело на нас впечатления, они обратились к смотрителю, вместе с ним врывались к нам в камеры и отбирали все, с помощью чего можно было стучать. Мебель вернули на место, а нам пригрозили заключением в карцере и даже «в таком месте, где вы не проживете и месяца». Как только они ушли, мы снова придвинули столы к окнам и продолжили перестукиваться, пользуясь всеми мелкими предметами, которые сумели спрятать. У меня была детская удочка с намагниченным концом, которыми дети ловят жестяных рыбок и лебедей. Я нашла ее в толстой книге, которую мне выдали в крепостной библиотеке, и спрятала за войлоком на стене.

Начальство не сумело прекратить перестукивание, так как наша группа была храброй и сплоченной. Кроме того, я думаю, что на второй день за нами следили уже не так пристально, так как все мы либо уже были допрошены, либо хранили полное молчание.

Таким образом мы провели целый год. Нас переводили из камеры в камеру, чтобы оторвать от друзей, но это вело лишь к тому, что создавались новые дружеские связи и изобретались новые способы сообщения. Молодой Шамарин научил своих соседей переговариваться через грубые рупоры, свернутые из бумаги. Благодаря этому методу разговоры через окна были слышны только часовым снаружи; они докладывали жандармам, но те не могли ничего поделать.

Днем мы переговаривались через окна, а по вечерам играли в шахматы. И любители, и знатоки стучали каблуками по полу, что было слышно в соседних камерах, и таким образом сообщали своим противникам ходы воображаемых фигур.

Сергей Филиппович Ковалик, увлеченный шахматист, сумел увлечь этой игрой весь бастион. Он был очень умным человеком и легко распутывал самые сложные комбинации. Он много читал и занимался несколькими науками, хотя научная репутация его совершенно не интересовала. Его разговоры с товарищами были полны шуток и беззлобной иронии. Он всегда с юмором говорил о себе и отличался живостью и доброжелательностью в отношениях к другим. Товарищи любили его как брата. Его способность легко и жизнерадостно переносить неудобства жизни подпольщика укрепляла волю окружающих. Много лет спустя в разговорах о нем его товарищи пересказывали бесчисленные шутки Ковалика и случаи из его жизни. Тяжелый труд, долгая ссылка на берегах Ледовитого океана преждевременно исчерпали силы этого прекрасного человека. Он на три года моложе меня, но часто болеет и уже состарился, хотя мог бы жить до ста лет, оставаясь в полном расцвете сил, если бы не был сыном жестокой России.

Моя камера находилась на верхнем этаже Трубецкого бастиона, вероятно со стороны Невы, так как я часто слышала, как за стеной плещется вода. Кроме того, до меня доносился перезвон курантов. Я часто кормила голубей – когда окна были открыты, они в огромном количестве залетали в пространство между двойными рамами. В то время нам давали и белый, и черный хлеб. Я не съедала весь хлеб и поэтому скатывала шарики из мякиша и бросала их голубям. Один из них вызывал у меня сильное отвращение. Он был самым маленьким, очень страшным и с чудовищным клювом. Он грубо расталкивал остальных, шипя, как змея, и бросался туда-сюда так грозно, что распугивал остальных голубей, хотя их было пятнадцать и каждый из них вдвое превышал его размерами. Такая наглость с одной стороны и трусость с другой вызывали у меня негодование. Присутствие этого голубя всегда портило все кормление. Когда я пыталась прогнать его, он только шипел и целился мне в лицо. Иногда птицы залетали в камеру. Часовые сообщали об этом жандармам, которые выгоняли голубей и ворчали, что я зря трачу хлеб; но я все равно продолжала кормить птиц.

Кроме того, часовые докладывали, что с номером N что-то неладно. Они видели, как я прыгаю по камере, изображая балет, и решили, что я сошла с ума. Жандармы смотрели в глазок и говорили часовым, что все в порядке – номер N всегда танцует. Недостаток движения всегда плохо сказывался на моем здоровье. В «предварилке», где камеры имели в ширину не более полутора метров, я прыгала и топала ногами на одном месте. Здесь же я выучилась русским народным танцам. Смотрители тоже сначала испугались, но потом перестали волноваться.

Именно благодаря этим танцам меня узнала соседка слева – Софья Александровна Лешерн фон Герцфельд – и простучала мне приветствие. С того момента и началась наша дружба, такая же непоколебимая, как сама Софья Александровна. Нашу дружбу навсегда скрепила ее ревностная и неизменная преданность революционному делу. Она была настоящей твердыней нравственности, и мне очень жаль, что осталось так мало воспоминаний о ней и так мало современников, которые могли бы рассказать о ней правду.

Тогда Софья находилась в расцвете сил. Она была очень добра ко мне. Мы обе отличались жизнерадостностью и не замечали лишений, тем более что в крепости мы питались лучше, чем где-либо еще. Здесь было множество книг на разных языках, и Красный Крест постоянно снабжал нас новыми. В одном из старых журналов нашлось зашифрованное сообщение о том, что в Алексеевском равелине [33]содержится Нечаев, что его пытались отравить и он отказывается есть. Очевидно, книги передавались из равелина в равелин и жандармы не заметили шифровки.

Мы все много читали, но все равно томились от безделья. В то время нам не дозволялось писать и заниматься рукоделием. К счастью для нас с Софьей, рядом с нами находился Ковалик. Он целыми днями переговаривался с соседями и искал друзей на расстоянии пяти – десяти камер, расспрашивая всех их обитателей. Таким образом он знал, что происходит во всем равелине, и знакомил всех нас с новостями. Жандармы выучили наш шифр, и для тайных переговоров пришлось изобрести новый. У Софьи Александровны имелся секретный шифр, с помощью которого она переговаривалась с другим соседом. Сергей предупредил ее, что, какой бы шифр она ни придумала, он все равно сможет его прочесть. Она очень негодовала, когда однажды утром ее вызвали на связь и вели с ней долгий разговор, а потом выяснилось, что все это время она говорила с Сергеем. Возможно, эта шутка не отличалась особой деликатностью, но и злобы в ней не было. Ковалик всегда был очень благожелателен к друзьям, особенно к женщинам.