Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Не менее жестокий способ избрало и правительство, чтобы исправить ситуацию. В первые два года миграция шла беспрепятственно, но затем власти издали строгий приказ, запрещающий пускать эмигрантов за Урал, пока они не выполнят ряд необходимых формальностей. Крестьянин должен был представить доказательства, что заплатил налоги и выкуп за землю, что имеет разрешение покинуть общину и гарантию того, что все члены его семьи получат место в его новом доме. Если он не мог выполнить эти условия, его прогоняли обратно. Земским начальникам, отвечавшим за организацию этого процесса, предписывалось самым тщательным образом соблюдать интересы крестьянства. Но впридачу они получали тайные приказы, требовавшие чинить переселенцам всевозможные препятствия, чтобы в Европейской России не поднялась цена на рабочие руки. Возвращаясь из Сибири в 1896 г., я слышала такие признания от самих земских начальников.

Вернувшись в Европейскую Россию, я нашла сельское хозяйство в невообразимом состоянии. Коровы и лошади страшно измельчали из-за нехватки корма. В деревнях не было никакой птицы, кроме кур. Крестьяне больше не выращивали лен, потому что им едва хватало земли под зерновые. Население множилось, и земельных наделов, находившихся во владении крестьян, не хватало, чтобы всех прокормить. Крестьяне никак не могли заработать себе на жизнь. Фабрик в провинции почти не имелось, да и крестьянские промыслы были малочисленны. Крестьянину оставалось только идти к помещику или к кулаку. И тех и других крестьяне считали своими врагами.

Когда я наблюдала все это, теория о пролетаризации крестьянства казалась мне абсурдом. В какое еще более худшее рабство можно было загнать крестьянина? У него не было ни земли, ни свободы. Но несмотря на все это, я выяснила, что в интеллектуальном плане крестьяне сделали шаг вперед. Общая вестернизация русского государства затронула и их. Селяне в поисках способов и средств к достойной жизни стали интересоваться вопросами политики и экономики. Нередко случались стычки с местными чиновниками. В подобных случаях верховные власти обращались как к посреднику к интеллигенции, и крестьяне поняли, что та относится к ним бескорыстно и сочувственно. Они перестали с подозрением смотреть на городское платье и в некоторых местностях даже сами его носили.

С первых же дней возвращения в Россию мне приходилось вести подпольную жизнь – в первые два года время от времени, а потом и постоянно, так как мой интерес к делам деревни казался полиции очень подозрительным. С целью реорганизовать партию «Народная воля», которая к тому времени получила известность как Партия социалистов-революционеров, мне пришлось посетить много губерний, чтобы узнать, кого из интеллигенции и крестьян можно привлечь к нашей работе. В некоторых городах я нашла остатки старой партии – опытных и бывалых людей, которые отбыли свой срок в тюрьме и ссылке, а теперь работали в сельских и городских учебных заведениях. Суровые испытания оставили на них свой след, но в их душах тлел старый огонь, готовый вспыхнуть пламенем при первом дуновении свежего воздуха. Воинствующая пропаганда марксизма порождала у них опасения, но те забывались за перспективой снова наладить связь с массами. Эти опытные работники оказались для нас очень полезны. Они стали ядром местных партийных организаций и вождями губернских и уездных комитетов. Вокруг них собиралась молодежь и крестьянские вожди.

В первые семь лет своей подпольной жизни (с 1896-го по 1903 г.) я посетила много губерний, выступая в роли организатора. Я посещала их в следующем порядке (вернее сказать, в «беспорядке», так как мой маршрут определяли многие случайные факторы; я должны была действовать крайне осторожно): Пермская, Московская, Черниговская, Минская, Петербургская, Херсонская, Симферопольская, Екатеринославская, Харьковская, Полтавская, Курская, Орловская, Смоленская и Тульская. В Поволжье я побывала в Саратове, Самаре, Симбирске, Нижнем Новгороде и в Казани. Кроме того, я ездила в Вятку, Вологду, Пензу, Тамбов, Киев и Варшаву. Кажется, все. Нередко приходилось повторять визиты несколько раз, особенно в поволжских губерниях. В каждом из этих мест я жила от двух недель до месяца. Из-за моего немолодого возраста и скромной одежды крестьяне говорили со мной откровенно. Я поняла, что их социальное положение за прошедшее время ничуть не улучшилось. Немногочисленные, нехотя проведенные реформы не соответствовали растущим нуждам. Горожане обращались к марксизму, потому что нуждались в четком учении, чтобы возлагать на него свои надежды. За исключением скромных разночинцев – школьных учителей и мелких служащих – и немногих представителей нашей группы, сумевших избежать ареста, среди образованных людей не было никого, кто хоть в малейшей степени интересовался проблемами народа. Если помещики давали крестьянам через земства несколько крошек со своего стола, верховные власти тут же выражали неудовольствие. Николай II на докладе, в котором упоминалась некая сумма, выделенная на сельские школы, написал памятные слова: «Поменьше усилий в этом направлении».

Крестьяне страстно желали дать своим детям образование, так как понимали, что это единственный путь избежать того рабства, в котором жили они сами. В деревнях я порой встречала полуобразованных крестьян, знакомых с научными трудами таких авторов, как Бокль, Дрэпер и Дарвин. Контраст между интеллектуальным развитием таких людей и их окружением был ошеломляющим. Домом им служила четырехстенная изба с земляным полом. Обстановка избы состояла из печи, которая занимала четверть ее пространства, деревянного чурбака вместо стула и плотницкого верстака вместо стола. Я нередко заставала хозяина избы за работой на этом верстаке, в то время как его жена и дочери прилежно пряли. Когда первое смущение проходило, он доставал из-под верстака ящик и показывал мне свое богатство – книги. У меня было много разговоров с такими людьми, касавшихся всевозможных проблем подлунного мира, и я обнаружила, что они прекрасно разбираются во многих вопросах и сожалеют, что не могут достать книг по наиболее интересным темам. У подобных людей одно желание преобладало над всеми прочими – дать своим детям университетское образование.

Естественно, подобные типажи попадались нечасто, но среди крестьян наблюдалось общее стремление к знаниям. Школы могли принять лишь каждого десятого из тех, кто хотел учиться. Когда наша партия начала печатать воззвания к народу на гектографах и мимеографах, крестьяне выучились этому ремеслу и стали сами размножать наши листовки. Порой они даже сами их писали, печатали и отправляли к нам в комитет для распространения.