Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Рабочие, солдаты и матросы также были уверены, что следующая революция окажется кровавой. Никто не сомневался, что она очень скоро повторится. Они знали, что события остановились на полдороге и будет несложно довести их до завершения. Многие ссыльные пытались бежать, чтобы продолжить организационную работу. Их часто ловили и возвращали на место ссылки, но они, как правило, предпринимали новые и новые попытки.

Все они были полны решимости победить во время следующей революции, пристально следили за революционными успехами городских рабочих и внимательно читали стенограммы Думы. Они смеялись над правительством, которое думало, что революционеров можно запугать репрессивными мерами. Казалось, что буржуазия не понимает ситуации. Именно в то время Егор Сазонов отравился, чтобы пробудить интерес к судьбе своих товарищей. Его поступок не произвел на правительство абсолютно никакого впечатления.

В каждой губернии насчитывались десятки тысяч ссыльных. В Киренском уезде – этом таежном малонаселенном районе размером с Францию – в 1908–1913 гг., когда я снова оказалась там, насчитывалось несколько тысяч политических ссыльных. Мою избу посещало множество молодых товарищей, и я всегда была в курсе их планов побега. Всем им не терпелось вернуться в Европейскую Россию, и все решительно намеревались при первой возможности возобновить революционную работу. Снова вернувшись в Россию в 1917 г., я встречала многих из них, и они отнюдь не симпатизировали большевикам. Мои хорошие товарищи – матросы, которые были со мной в Киренске, – были крайне опечалены позорным поведением Балтийского флота. Я встретила одного из самых лучших матросов, Кузьму Ермоша, во Владивостоке, по пути в Америку. Я спросила его:

– Как думаешь, Кузьма, долго еще люди будут убивать друг друга?

– Народ лишился покоя, – печально ответил Кузьма. – Он слишком долго страдал. Он бы уже давно остановился, если бы мог. А так в нем накопилось слишком много гнева.

На революционных митингах 1917 г. я видела огромную разницу между теми людьми, которые прошли революционную подготовку в наших организациях в 1904–1906 гг., и новичками, с самого начала оказавшимися под влиянием большевиков. У них не было времени, чтобы сформировать обоснованное мнение, и они были готовы поддерживать безумцев и предателей. В борьбе между двумя течениями победителем оказалась толпа. Обносившаяся, изголодавшаяся, ожесточенная разочарованиями 1905 г., она знала, что смирением, терпением и молитвой ничего не добьешься. Она видела, что крестьяне Харькова и Полтавы пытались поступать по совести и были за это жестоко наказаны. Репрессии, последовавшие за восстаниями 1905 г., довели их до отчаяния. Именно из-за близорукого отношения привилегированных классов к крестьянам в России стал возможен большевизм.

Поначалу многие опытные революционеры не осмеливались заявить о своем отношении к новому порядку. Они бездействовали, ожидая развития ситуации. Другие, устав от тюрем и ссылок, искали спокойствия в просветительской работе.

2 марта 1917 г. мы в Минусинске узнали о революции, произошедшей в Петрограде. Ходили слухи, что Керенский по телеграфу потребовал освободить меня и организовать мой немедленный отъезд. Я получила официальное уведомление лишь на следующий день и попросила приготовить к 4 часам экипаж и лошадей. Денег на путешествие у меня хватало. Ближайшая железнодорожная станция находилась в Ачинске, в 300 верстах от Минусинска. Когда была оглашена телеграмма об отречении царя от престола, Минусинск пришел в сильное возбуждение. При вести о свержении старого режима все местные чиновники испарились. Никто не кричал на нас. Некому было отдавать честь. Некого было бояться. На одной из станций я встретила высоченного человека, который поклонился мне и сказал приглушенным голосом:

– Это правда?

– Похоже на то. А кто вы такой? – спросила я по сибирскому обычаю.

– Я – жандарм, который вез вас в Минусинск.

– И что вы теперь собираетесь делать?

Он очень возбужденно ответил:

– Пойду воевать. Мы, жандармы, постоянно просили, чтобы нас отправили на фронт, но нам всегда отказывали.

Он был последним представителем царской бюрократии, которого я встретила. Они расползались прочь, как жалкие, побитые псы, чтобы переждать, пока утихнет буря.

По пути в Ачинск уже чувствовалось приближение весны. Снег на дороге таял, ехали мы медленно. Я не успела на ближайший поезд. Оказалось, что в Ачинске меня ждали. На главном плацу стояло множество солдат и офицеров. Они бросились ко мне, требуя подробностей и разъяснений. Я почти ничего не знала; поэтому разговор перешел на проблемы, требующие немедленного решения. Младшие офицеры и рядовые показывали мне свои казармы и рассказывали о затруднениях, с которыми они сталкивались при старом режиме, о путанице и противоречиях в приказах, об утомительном формализме начальников департаментов и о бесконечной переписке. Затем меня отвели в барак, где пятьсот калек и неизлечимо больных месяцами ждали врача, который бы дал им справку о непригодности к службе. Среди них были даже слепые. На таких призывных пунктах, как Ачинск, растянувшихся вдоль всей главной сибирской дороги, муштровали сотни тысяч солдат, прежде чем отправить на фронт. Улицы и городской плац были заполнены людьми в серых военных шинелях. На тротуарах их было не меньше, чем подсолнечных семечек. Этих встревоженных, скучающих по дому людей внезапно охватила горячая надежда, и вся толпа словно оказалась во власти воодушевления. Солдаты из крестьян отличались почти религиозным отношением к неожиданной свободе. Они питали столь сильную веру в перемены к лучшему, что даже война перестала казаться им ужасной. Все их политические дискуссии заканчивались примерно так: «Сперва прогоним немцев. Потом вернемся домой и начнем новую, счастливую жизнь. У нас будут школы и библиотеки».

Я разговаривала с ачинскими солдатами двое суток, ночью и днем. То, как они прощались со мной, порождало у меня самые дурные предчувствия. Я не имела представления, каким образом новая власть способна справиться с ситуацией, так как этих людей переполнял энтузиазм. Они чувствовали, что будущее принадлежит им.

По пути из Ачинска в Москву я не встретила ни единого представителя старого режима, хотя останавливалась на всех станциях, и больших, и маленьких. На каждой из них меня ждали люди. В промышленных центрах меня везли по городу с эскортом из сотен тысяч рабочих. Они окружали меня так тесно, что я могла вести с ними долгие разговоры. Нередко в мой вагон приходили депутации с приветственным адресом. Зачастую эти люди спешили ко мне из железнодорожных мастерских, все черные и покрытые потом. Я целый месяц ехала через Енисейск, Томск, Пермь и всю Европейскую Россию и могу засвидетельствовать, что за все это время не слышала ни одного грубого слова и не видела ни одного злобного лица. Русские люди пребывали в благоговейном настроении, будучи уверены, что на землю наконец пришла справедливость. Все чиновники куда-то делись. Ничто не препятствовало мирным размышлениям о счастливом будущем.