Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Библия. Том 2

В целом этот ответ никаких возражений вызвать, конечно, не может, но одна, казалось бы, небольшая деталь вызывает недоумение. Ни в одном человеческом обществе не зарегистрирована социальная структура, состоящая из одного, единственного правителя и однородной, бесструктурной массы его подданных. Всегда имеется в наличии некая социальная градация, определяющаяся близостью к правителю. Например, в феодальном обществе всю социальную пирамиду возглавлял сюзерен, затем шли его непосредственные помощники, вассалы, подчиненные сюзерену, но сами осуществляющие почти неограниченную власть над своими собственными вассалами и т.д. И действительно, например, в скандинавском пантеоне мы видим в полном соответствии с раннефеодальной структурой общества главного бога, сюзерена, Вотана (Одина), окруженного менее значительными богами и героями.

Замечательно, что ту же самую картину, но в еще более разработанном виде, мы видим в греко–римском пантеоне, возглавляемом Зевсом—Юпитером, окруженном двором, состоящим из важных, но все же подчиненных Зевсу богов, за которыми следуют боги меньшего калибра, и т.д. вплоть до жителей лесов, дриад и вод, наяд. С традиционной точки зрения, совершенно непонятно, почему этот пантеон отражает социальную структуру не рабовладельческих городов—государств, а средневекового (и уже довольно развитого) феодального общества.

Влияние социальных структур на религию проявляется также и в том, что развившееся в недрах феодального общества христианство, только формально является монотеистической религией. Оно имеет развитую структуру святых различного ранга, которые и по положению, и по функциям вполне аналогичны второстепенным богам. (Мы не говорим уже о концепции Сатаны, превращающей христианство в дуалистическую религию.)

Тем острее встает тогда вопрос: с какой социальной структуры был первоначально списан монотеизм иудейско–христианского толка, признающий лишь единственного Бога, не имеющего никакого окружения, кроме чисто служебных ангелов, вестников, ревниво относящегося ко всем другим богам, и перед которым все люди и все небесные силы в равной мере не имеют никакой власти и никакого авторитета. Концепция такого Бога поражает полным отсутствием (в рамках традиционных представлений) корней и образцов как в социальных структурах, так и в природных явлениях.

Правда, можно сказать, что образцы есть — это восточные деспотии типа ассирийской и вавилонской. Но, во–первых, в рамках библейских сказаний мы уже установили явную их фантастичность, а социальная структура их предполагаемых прообразов, раскопанных в Двуречье, на самом деле совершенно не ясна и, во всяком случае, она заведомо имела достаточно широкий слой привилегированного населения, который в зеркале религии должен был отразиться хотя бы в виде сонма полубогов.

Совсем уже вызывает недоумение традиционное мнение, утверждающие, что монотеистическое поклонение Ягве зародилось у пастушеских еврейских племен, когда для монотеизма, не могло быть уж никаких социальных (и, тем более, природных) оснований.

Можно, конечно, стать и на ту точку зрения, что представление об едином и единственном Боге было выработано в результате колоссального чисто духовного усилия одним гениальным деятелем (или их небольшой группой). Это представление потом быстро распространилось, поскольку цари и императоры нашли эту идеологию очень удобной для обоснования своих «божественных» прав на престол. Но этот взгляд совершенно неприемлем как противоречащий материалистическому пониманию истории. Кроме того, он противоречит и фактическим обстоятельствам: римских императоров, как говорит традиционная история, вполне удовлетворяло политеистическое язычество, пока, наконец, они не были вынуждены признать христианство. (Кстати сказать, совершенно непонятно почему они были «вынуждены»? Ведь по данным даже клерикальных историков христиане составляли в начале IV века не более одной десятой части населения Римской империи (см.[7], стр. 57)).

Впрочем, можно признать, что раз появившийся монотеизм был бы вполне приемлем для правящих кругов и теоретизирующих теологов, а, что касается широких масс, то они быстренько превратили бы его снова в политеистическую религию, подобно тому, как русское крестьянство благополучно совмещало веру в единого бога с признанием святых и такими остатками языческих верований, как вера в леших и домовых.

Таким образом, главный вопрос состоит в том, на основании каких объективных процессов и явлений впервые появилась идея монотеизма. Раз появившись, она уже могла начать свое имманентное развитие вглубь и в ширину.

В рамках стандартных представлений внятного ответа на этот вопрос, не постулирующего исключительности и богоизбранности еврейского народа, фактически нет. Этим широко пользовались и пользуются идеологи иудаизма и сионизма. Еще в середине XIX века основатель так называемого «истинного социализма» Гесс выдвинул тезис о том, что непреходящей заслугой еврейского народа перед человечеством является создание монотеистической религии, которая стала впоследствии всеобщим достоянием цивилизованного мира. Ему вторит современный американский философ Даймонт, утверждающий, что вся европейская цивилизация обязана иудаизму, так как последний заждется на «высоких и извечных началах» монотеизма и т.д. и т.п. (см. напр.[15], стр. 55). Противники сионизма, возражая против этой концепции, доказывают, что первоначально еврейская религия была политеистична и что лишь постепенно «в условиях деспотического рабовладельческого государства религиозные представления древних евреев подвергаются медленному процессу преобразования из политеизма в монотеизм» ([15], стр. 61). Но ведь главный вопрос заключается не в том, «извечен» или нет монотеизм евреев, а в том, появился ли он в результате внешних объективных причин или был создан чисто умственным усилием, то ли волею бога, то ли благодаря исключительности еврейства. На этот вопрос ответа нет, кроме совершенно неудовлетворительных ссылок на «деспотический характер» древних рабовладельческих государств.

Таким образом, в рамках стандартных исторических представлений мы никуда не можем уйти от тезиса исключительности еврейского народа, сумевшего без всякого внешнего повода создать монотеистическую концепцию.

Посмотрим теперь, что об этом говорит Морозов.

По мнению Морозова Везувий издавна был объектом культа в рамках неких политеистических верований. Окружающее его население возводило храмы и молельни не только и не столько ему, сколько разнообразным богам плодородия, мореплавания, деторождения и проч. и проч.