Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Посол отреагировал тем, что с этого момента стал интенсивнее тор­мозить предложенный Берлином форсированный темп и еще сильнее, чем прежде, подчеркивать в своих сообщениях советское недоверие,, рассчитывая тем самым направить переговоры в более медленное, но надежное русло. Поэтому посол не торопился договариваться с Молото­вым о встрече. 31 июля, то есть через пять дней после беседы Шнурре с Астаховым и на другой день после отъезда специального курьера Гитле­ра к Шуленбургу, статс-секретарь был вынужден «в интересах ускоре­ния» [920]вновь напомнить послу о необходимости зондирования у Молотова. Вайцзеккер подчеркнул: «Мы заинтересованы в скорейшем проведении встречи» [921]. 1 августа посол невозмутимо ответил, что пре­бывание Молотова на сельскохозяйственной выставке в Москве пока препятствует организации беседы [922].

Английское правительство объявило 1 августа о сформировании британской военной миссии, которая через несколько дней должна вы­ехать в Москву для переговоров по военным вопросам [923]. С точки зре­ния Риббентропа, следовало максимально поторопиться. Он решил больше не ждать встречи Шуленбурга с Молотовым, а в полной мере использовать собственное влияние. Поэтому министр дал указание пригласить 2 августа 1939 г. на Вильгельмштрассе советского пове­ренного в делах. По пути к Вильгельмштрассе Астахов мог «простым глазом... заметить наличие в Берлине и окрестностях всевозможных частей, не входящих в состав местного гарнизона». От своих француз­ских и английских коллег он знал о начавшихся «перебросках герман­ских войск в направлении восточной границы, особенно в Силезии. Предстоят также большие отправки (до 15,5 тыс.) в Восточную Прус­сию под предлогом участия в празднествах по поводу освобождения Танненберга» [924]. До германского нападения на Польшу оставалось со­всем немного времени.

Вайцзеккер встретил Астахова словами, что с ним хочет говорить сам Риббентроп, и немедленно сопроводил его в кабинет министра. Значение состоявшегося разговора было Астахову понятно. «Тот факт, что «сам» министр иностранных дел принимает у себя «поверенного в делах», на дипломатическом языке означает крайнюю срочность и важность демарша» [925]. На продолжавшейся больше часа встрече [926]Риббентроп совершенно недвусмысленно подтвердил предложения, сделанные Шнурре, и выразил «германское желание» (согласно записи Риббентропа) кардинального преобразования отношений. Он подчерк­нул, что считает это возможным при двух предпосылках: взаимное не­вмешательство во внутренние дела друг друга и отказ от «политики, идущей вразрез с жизненными интересами Германии». Второе, не со­всем ясное Астахову условие имело целью побудить Советский Союз отказаться от тройственного пакта. При соблюдении названных усло­вий, заметил Риббентроп, между нашими странами не будет никаких противоречий от Балтийского до Черного моря, по которым нельзя бы­ло бы договориться [927].

Далее Риббентроп подчеркнул, «что в зоне Балтийского моря есть место для обоих и что русские интересы вовсе не обязательно должны здесь сталкиваться» с немецкими. Германское правительство, дескать, «хладнокровно» следит за событиями в Польше и готово в недельный срок разобраться с нею. Оно-де также готово «договориться с Россией о судьбе Польши». Германо-японские отношения Риббентроп о характе­ризовал как хорошие, дружественные и прочные и пообещал помочь в создании между Японией и СССР «на долгий срок» подходящего «модус вивенди».

Как записал Астахов, Риббентроп заявил, что конфликт, связанный с Данцигом, вскоре «будет разрешен. Военное сопротивление Польши — чистый блеф и для того, чтобы «выбрить» ее, германской армии доста­точно 7-10 дней. Риббентроп бросил ряд пренебрежительных замечаний по адресу «западноевропейских демократий» и заметил, что хотя он СССР и не знает, но, по его впечатлениям, разговаривать с русскими не­мцам, несмотря на всю разницу идеологий, было бы легче, чем с англи­чанами и французами». Был ли это, как посчитали русские, намек на тайные переговоры Германии с Англией и, таким образом, попытка ока­зать давление или же проявление своего рода солидарности с постоянно ужесточавшейся советской позицией на трехсторонних переговорах, сказать с уверенностью нельзя. Важнее был сам тон доверительной близости и откровенности, которым Риббентроп описывал немецкие цели. Он информировал Астахова о том, что Гитлер намерен вскоре выступить против Польши [928]. И неоднократные просьбы Риббентропа — непре­менно передать его высказывание в Москву и как можно быстрее сооб­щить, готово ли Советское правительство на этих условиях приступить к конкретному обмену мнениями — имели совершенно определенный смысл. В связи с намечавшимися военными действиями против Польши Риббентроп предложил СССР в качестве компенсации за его невмеша­тельство (в Польше или в вопросе союза) урегулировать три важнейшие для него в тот момент проблемы. Речь шла:

— о проблеме германской кампании в Польше, которая из-за советско-польского пакта о ненападении могла привести к столкновению Германии с СССР;

— о проблеме Прибалтики, которая в то время стояла на первом плане советских интересов безопасности;

— о проблеме поведения Японии в Восточной Азии.

При согласии СССР на переговоры на предложенной основе Риб­бентроп обязался соблюдать строжайшую тайну. Судя по изложению Риббентропа, беседа велась в фамильярном, самодовольно-высокомер­ном тоне. Астахов, согласно его записи, лишь «изредка прерывал бесе­ду, которая носила характер монолога». На просьбу Астахова конкретизировать немецкие представления Риббентроп не откликал­ся, а порекомендовал дипломату в точности передать все своему прави­тельству. Он, дескать, сперва хотел бы знать, желает ли Советское правительство конкретизации темы в указанном смысле.

Поскольку Советское правительство в течение нескольких после­дующих дней продолжало молчать, возник план, хотя бы в связи с более успешными экономическими переговорами, выработать какое-то письменное обязательство, которое связало бы Советскому правитель­ству руки на тот случай, если к моменту нападения на Польшу не уда­лось бы достичь политического соглашения.

В полдень 3 августа 1939 г. Шнурре по поручению Риббентропа пригласил к себе Астахова [929], чтобы «уточнить и дополнить» вчераш­ние высказывания Риббентропа. Шнурре сказал, что германское пра­вительство хотело бы знать точку зрения Москвы по следующим во­просам:

«1) считаем ли мы желательным обмен мнениями по вопросу улуч­шения отношений и если да, то

— может ли Советское правительство конкретно наметить круг вопросов, которых желательно коснуться. В этом случае германское правительство готово изложить и свои соображения на этот счет;