Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

312 Самоваров Александр. Перспективы русского национализма: национализм с человеческим лицом. М., 2008. С. 19.

Глава 10

НА ПЕРЕЛОМЕ (Вторая половина 80-х — начало 90-х годов XX в.)

Хотя для русских националистов характерна устойчивая демониза-ция Михаила Горбачева, которого они считают главным виновником крушения советской империи, первое время горбачевского правления казалось, что сбылось их самое заветное желание: к власти в СССР наконец-то пришел молодой, энергичный и прорусски ориентированный лидер. Ведь политика нового руководства — масштабная антиалкогольная кампания (май 1985 г.), отказ от глобального проекта поворота северных русских рек на юг (август 1986 г.) и вообще внимание к экологии, нормализация отношений с Русской православной церковью (начиная с 1988 г.) — отвечала заветным чаяниям русского национализма. Более того, вполне вероятно, что идеи русских националистов 70-х — начала 80-х годов сыграли важную роль в подготовке перестройки и даже формировали ее первоначальную повестку313.

По крайней мере, Горбачев и его жена, чувствительные к «деревенской прозе», сделали ряд поощрительных жестов в адрес русских националистов: либеральный националист Сергей Залыгин был назначен редактором культового в интеллигентской среде «Нового мира», а консервативный националист Петр Проскурин — главой Российского фонда культуры (это назначение, по некоторым сведениям, не обошлось без участия Раисы Горбачевой).

313 Brudny Yitzhak М . Reinventing Russia. Russian Nationalism and the Soviet State, 1953-1991. Cambridge, Mass., 1998. P. 193-194.

И если националисты не смогли использовать открывшиеся перед ними возможности, то винить они должны в первую очередь себя, а не мифических сионистов и масонов. Хотя их давний недруг, Александр Яковлев, занял важную позицию в коммунистическом синклите, его влияние никогда не было безраздельным. Противовесом Яковлеву в Политбюро выступал не менее влиятельный Егор Лигачев и многие другие члены ПБ. Не говорим уже, что приписываемая Яковлеву роль «серого кардинала» и «архитектора» (намек на масонство) перестройки — сугубый плод националистической мифологии, парадоксальным образом совпавшей с мифотворчеством самого Александра Николаевича, пытавшегося создать себе репутацию единственного творца и вдохновителя демократических преобразований. На самом деле он светил отраженным светом Горбачева и транслировал его политическую волю. Более того, советский генсек блестяще использовал Яковлева как фигуру прикрытия и ложную мишень, на которую направлялся основной пыл консервативной критики.

Ага, скажет кто-то со злорадством: так все-таки дело в Горбачеве! Сразу укажем, что ни йоту не верим в злокозненность устремлений советского лидера и, тем паче, в наличие у него потаенного демонического замысла разрушения СССР. Подобный ход мысли находится за пределами науки, да и вообще здравого смысла. Невозможно объяснить, с чего бы вдруг одному из наиболее влиятельных людей мира (а глава СССР, безусловно, был таковым) вдруг взбрело в голову подрывать основы собственного могущества. Конечно, ретроспективный анализ логики действий Горбачева легко выявит в ней слабые места и провалы. Что ж, каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Но когда советский генсек начал в 1987 г. подлинную революцию сверху, это решение было мужественным, выглядело в той ситуации единственно возможным и, о чем нелишне напомнить, пользовалось массовой поддержкой.

Первые два года перестройки показали, что прежние советские образцы решения проблем растеряли свою эффективность. В силу ряда фундаментальных факторов, наиболее важным среди которых был изменившийся социокультурный профиль советского общества (городское, модернистское, хорошо образованное, потребительски и прозападно ориентированное), есть веские основания усомниться в применимости так называемой китайской (читай: авторитарной) модернизации для позднего СССР. В сущности, этап авторитарной модернизации мы прошли в 30-е — начале 50-х гг. XX в. В новых исторических условиях на повестке дня могла стоять лишь такая мо-дернизационная модель, которая предполагала активное освоение и использование западного опыта в политической, экономической и культурной сферах. Это было не отходом от социализма — для общества и политической элиты, включая Горбачева, социалистический выбор выглядел безальтернативным, — а движением в сторону другого, несоветского социализма — социал-демократического, предполагавшего рыночную экономику, политическую демократию и правовое государство, пусть даже с приставкой «социалистические».

Люди, жившие в ту эпоху, без труда вспомнят, что доминантой массовых умонастроений середины 80-х годов прошлого века было желание перемен самого радикального свойства. Хотя об их содержании имелось смутное представление, очень хотелось больше свободы, больше экономической эффективности и больше справедливости. Из коллективной памяти стерся тот всеобщий энтузиазм, которым общество встретило реформы Горбачева и поистине общенародная поддержка, которую он на первых порах получил.

Однако русские националисты не участвовали в этом хоре одобрения. Их отчуждение и переход в оппозицию Горбачеву были предопределены кругом социополитических и историософских идей, культивировавшихся ими в предшествующие десятилетия. Политическая демократия, рыночная экономика, западная культура, индивидуализм — в общем, все то, к чему стремился и вел дело Горбачев, — составляло для националистов атрибуты ненавистного им Запада, антитезу «святой Руси». Отсюда понятно, что Горбачев просто не мог опереться на русских националистов в своем реформаторском устремлении, а потому его союз с либералами и западниками был предопределен.

Здесь важно не перепутать местами причины и следствия. Не феерический взлет Яковлева и союз Горбачева с либерально-реформистскими кругами вынудили националистов перейти в оппозицию, а априори враждебное отношение последних к горбачевским реформам заставило генсека отказаться от опоры на них.

Конечно, националисты могут гордиться тем, что не поступились принципами в обмен на политические выгоды. Беда в том, что эти архаичные принципы ни в малой степени не согласовывались с практикой жизни и массовыми умонастроениями. В их основе лежало странное и абсолютно ни на чем не основанное убеждение, что русская субстанция антагонистична демократии, рынку и свободе.

Где, на каких скрижалях истории русофилы прочитали, что Россия и русские специально не созданы для свободы и процветания? И это в то время, когда другие народы успешно совмещали национализм и национальную самобытность с рынком и демократией. В характерном для русского национализма пренебрежении международным опытом есть что-то трогательно-комичное: люди, вдохновенно разоблачавшие мировую закулису и строившие изощренные конспирологические схемы, не имели представления о мире, лежавшем за пределами их кабинетов, кухонь и излюбленных книг. Националистическая историософия находилась (и все еще продолжает находиться) в обратно пропорциональном отношении к реальному миру.