Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

А «верховники» продолжали молчать. Члены Совета съезжались, решали текущие дела, но так и не обнародовали никакой новой «фор­мы правления». Быть может, правители были слишком уверены в се­бе? Или правы дипломаты, докладывавшие о разногласиях среди них? Совет так и не решил опубликовать «кондиции», вопреки «особ­ливой секретной записке» фельдмаршала В. В. Долгорукова. Доку­ментальным свидетельством споров в рядах «верховников» осталась записка В.Л. Долгорукова: опытный дипломат уговаривал коллег как можно скорее «убегнуть разногласия» и «удовольствовать народ», а для этого — немедленно пополнить Совет новыми членами, т. е. при­нять главное требование оппозиции. Но ничего сделано не было — правители упускали инициативу.

Возможно, они уже были готовы капитулировать? Именно так можно расценить информацию посла Лефорта: за день до «револю­ции», 24 февраля, правители решили «объявить ее величество само­держицей, что и исполнили все члены собрания вместе. Она ответила им, что для нее недостаточно быть объявленной самодержицей только восемью лицами». Так это было или иначе, но в любом случае пассив­ность «верховников» сыграла на руку крепнувшей «партии» сторонни­ков самодержавия.

Хроника «революции» 25 февраля 1730 года

Ядро этой «партии» стало складываться сразу, как только стало изве­стно имя новой императрицы и поползли слухи об ограничении ее власти. Это родственники Анны Салтыковы, и прежде всего ее дядя Ф. Салтыков и двоюродный брат, майор Преображенского полка А. Салтыков; затем третий фельдмаршал князь И.Ю. Трубецкой и придворные вроде камергера Р. Левенвольде. Друтую группу пред­ставляли фигуры, всем обязанные петровским реформам: генерал-прокурор Павел Ягужинский и Феофан Прокопович. Ягужинский первым просил «прибавить нам как можно воли». Но как только он понял, что оказался за пределами избранного круга правителей, то быстро переменил позицию и тайно отправил своего гонца — доло­жить Анне об обстоятельствах ее избрания и предостеречь от подписа­ния «кондиций». Загадочной остается роль А.И. Остермана. Не иск­лючено, что опытный бюрократ и дипломат вполне мог вписаться в новое государственное устройство; но вот играть первую скрипку при решении внешнеполитических вопросов Д.М. Голицын и В.Л. Долго­руков ему вряд ли позволили бы. Остерман демонстративно «заболел» и устранился от участия в работе Совета — но он же после переворота стал одним из наиболее доверенных лиц императрицы и ее бессмен­ным кабинет-министром.

Феофан был искренним сторонником реформ, и принять ломку этой системы ему было трудно, если не невозможно. Не исключено, что и его можно было склонить к сотрудничеству — Феофан был од­ним из немногих лиц, разбиравшихся в политической теории и идеях своего времени. Но ему надо было обеспечить достойное место в поли­тике, а князь Д.М. Голицын откровенно презирал пресмыкавшееся перед властью высшее духовенство. И новгородский архиепископ стал руководителем пропагандистской кампании против «затейки» правителей.

Умелая пропаганда на фоне молчания правителей помогла создать нужные настроения в гвардии. Считается, что в 1730 г. Гвардейцы участвовали в подготовке проектов. Однако среди подписавших мож­но найти не более десятка преображенное и семеновцев. В обсужде­ниях и подписании проектов участвовала гвардейская верхушка (майоры и подполковники) и некоторые вчерашние гвардейцы, опять-таки люди старшего возраста и высокого служебного ранга. Од­нако это движение не затронуло основную массу гвардейских офице­ров и солдат. Эта гвардейская среда и стала ударной силой последо­вавшей «революции».

Спустя два дня после прибытия в село Всехсвятское под Москвой Анна рискнула нарушить принятые ею «кондиции» при представле­нии ей батальона Преображенского полка и кавалергардов. Гвардей­цы во главе с майором Василием Нейбушем «с криками радости» бро­сились в ноги к своей «полковнице», а более высокие по чину и поло­жению кавалергарды удостоились приема в «покоях» и получили из рук Анны по стакану вина. Эта «агитация» была куда более доходчи­вой, чем какие-то политические проекты... Ответным ходом правите­лей был их визит к Анне, и князь Д.М. Голицын в приветственной ре­чи напомнил Анне о взятых на себя обязательствах.

Но это были не более чем слова. Императрица «набирала очки» в глазах гвардейцев. 12 февраля она произвела Преображенского сер­жанта Григория Обухова в прапорщики и трех солдат в капралы. На следующий день капитаны того же полка Александр Лукин и Дремонт Голенищев-Кутузов стали майорами, т. е. вместе с третьим майором Семеном Салтыковым фактическими командирами полка. 16 февра­ля императрица пожаловала адъютанта И. Чеботаева через чин сразу в капитан-поручики, «дабы на то другие смотря, имели ревность к службе».

15 февраля Анна, как сообщал газетный «репортаж» тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». Она поклонилась праху предков в Архангельском соборе и проследо­вала под пушечную и ружейную пальбу полков в свои «покои» в Крем­левском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от Анны по рублю; на следующий день началась раздача вина по ротам, а 19 февраля полки получили жалование.

Эти «именные повеления» воскрешали образ великого дяди — ос­нователя гвардии и любимого полковника. Не случайно именно в эти дни французский резидент Маньян отметил вдруг появившееся «весьма высокое мнение о личных достоинствах этой государыни» и «вели­ких талантах, признававшихся за ней Петром». Так буквально на гла­зах творилось в зимней Москве 1730 г. «общественное мнение». Неда­лекая и в общем-то несчастная Анна, заброшенная по воле Петра в курляндскую глушь, внезапно представала как истинная преемница великого императора.

Следующим этапом в «перетягивании» власти на сторону импе­ратрицы стала присяга. «Верховники» не рискнули сделать каких-ли­бо принципиальных изменений в ее тексте, и для подданных Анна ос­тавалась, безусловно, самодержицей.

21 февраля Анна даровала отставку от службы 169 гвардейцам. 23-го она отстояла службу в Успенском соборе и «публично кушала» во дворце. «Ведомости» отметили: «Дамские особы в преизрядном убранствии... явились». Дипломаты и мемуаристы свидетельствуют, что придворные дамы активно участвовали в действиях «партии» само­державия. Урожденные сестры Трубецкие — П.Ю. Салтыкова (жена будущего фельдмаршала П.С. Салтыкова) и М.Ю. Черкасская (жена кабинет-министра А.М. Черкасского), А.И. Чернышева (жена гене­рала Г.П. Чернышева), Е.И. Головкина (двоюродная сестра Анны и жена сына канцлера), дочь канцлера А.Г. Ягужинская — стали пере­даточным звеном между вождями «партии» и императрицей, находив­шейся под присмотром В.Л. Долгорукова. Дамская «эмансипация» и приобщение к «политике» — тоже один из результатов петровских ре­форм, сказавшийся в это бурное время.