Сергей Куличкин - Душа и слава Порт-Артура

Через день после прибытия в Минск корпусной командир провел смотр всему Коломенскому полку. В присутствии многочисленной публики ротные колонны вытянулись вдоль самой людной улицы города, и по команде полторы тысячи людей церемониальным маршем двинулись мимо трибуны, на которой возвышалась монументальная фигура корпусного. На основании этого прохождения начальник дивизии и сделал вывод о боеготовности батальонов и рот. Почти все получили замечания. Кондратенко был очень огорчен: смотр более походил на опереточный парад. Вечером он писал брату:

«…Конечно, мне было очень неприятно выслушивать подобное вполне незаслуженное замечание, потому что в последние полтора месяца я все свои силы и усердие направил исключительно к образованию роты и плоды этого уже успел отчасти пожать в успешных результатах проведенной в Заславле стрельбы. Но так как „цыплят по осени считают“, то, конечно, эта неприятная случайность не остановит меня и моего дальнейшего усердия. Я с обычным терпением принялся за продолжение занятий, полагая, что они непременно должны дать хорошие результаты».

Уже на следующий день он приступил к интенсивным занятиям, чем сильно огорчил своих офицеров. Скученность личного состава и прямое попустительство командира полка полковника Цитовича создали такую обстановку, что занятия проводились редко и кое-как. Офицеры большую часть времени отдавали разного рода развлечениям, благо возможностей для этого в Минске было немало. В городе гастролировали русские драматические и опереточные труппы, имелся кафешантан и множество других увеселительных заведений.

Кондратенко раздражался, но работал с удвоенной энергией и домой возвращался не раньше десяти часов. Пришло сообщение, что полк эшелоном убывает в Бобруйские лагеря. Уставший за последние дни и сильно раздраженный, он предчувствовал, что завтрашний день ничего хорошего не предвещает.

Предчувствия его не обманули. Сообщая по обыкновению в Тифлис о своем перемещении, он впервые напишет брату о безобразиях, имеющих место в войсках глубоко уважаемой и любимой им русской армии. Правда, пишет он только о своем полку, но скоро жизнь заставит его относиться критически к службе вообще.

«Сегодня в семь с половиной часов вечера отправляются два батальона, в том числе и второй, а в половине одиннадцатого — остальные два. Завтра в том же порядке перевозится Серпуховской полк. Я говорю о том же порядке только в смысле времени отправления и способа эшелонирования, ибо во всем остальном трудно предположить, что нашелся полк, сумевший опередить наш в степени образцового беспорядка. Осенью прошлого года мне пришлось руководить посадкой целой дивизии с обозом, но не пришлось видеть и сотой доли той бестолковщины, которая замечается здесь при посадке одного лишь полка: на вокзале от беспорядочного сваливания в кучи вещей разных рот за отсутствием общего распорядителя — настоящий хаос, в котором десятки людей, оторванных от рот, толкутся бесплодно и только приучаются к беспорядку; в ротах в день выступления центростремительно собираются каптенармусы для получения сапожного товара, который, разумеется, при таких обстоятельствах не приходится долго рассматривать, а прямо совать в ранцы людей; с той же стремительной неожиданностью господам офицерам в самый последний день выступления, то есть сегодня, объявляется, что вещи должны быть сданы к 10 часам утра на вокзал и т. п.

По случаю выступления в лагеря разрешают выдавать жалованье в Минске, чтобы дать покончить офицерам счеты с городом; но тут опять, как бы для того чтобы наполовину нейтрализовать действие этой меры, жалованье это приказано выдать сегодня, то есть за несколько часов до посадки, когда офицеру, в особенности долго здесь живущему, и без того приходится обратить внимание на многое: понятно, что о заблаговременной закупке необходимых вещей при этом нечего и думать…»

На следующий день с первыми лучами солнца батальон прибыл в Бобруйск.

Лагерь понравился Кондратенко удобством расположения и красотой окружающей природы. Впереди стройной линии палаток примерно на две версты тянулся абсолютно ровный, покрытый дерном плац — отличное место для проведения фронтовых занятий и тренировок в стрельбе. Стрельбищные валы располагались тут же. Далеко за плацем виднелась группа небольших строений, так называемый Березинский форштадт. За солдатскими палатками трех полков — 119, 120, 121-го — и артиллерии росли в несколько рядов липы. Среди лип — офицерские столовые, домики командиров полков и офицеров. За рощицей, по правому берегу небольшой речушки Бобруйки, шла линия солдатских кухонь, цейхгаузов, других хозяйственных построек. Еще дальше виднелись силуэты бобруйских домишек и церквей.

Жизнь в лагере быстро вошла в колею. Кондратенко первым в полку провел ротные учения и разработал план дальнейшей подготовки солдат, унтер-офицеров и офицеров. Через неделю распространились слухи о ненормальном капитане Коломенского полка, который решил превратить лагерь, предназначенный, по общему мнению, для отдыха, в подобие учебного полигона. Офицеры скуки ради стали вечерами наведываться в уютный кондратенковский домик, чтобы познакомиться с чудаком. Роман Исидорович не обращал внимания на любопытных, а Ударову, который жил вместе с другом, незваные гости вскоре надоели, и он стал их выкуривать на американский манер. Для этого убрал из домика почти все стулья и поднял ножки кроватей на такую высоту, чтобы посетители не могли на них садиться. Уловка возымела действие. Наплыв гостей заметно снизился.

Кондратенко считали заучившимся выскочкой, и только его доброта, почти детская наивность и открытость удерживали многих от разрыва с ним. Офицеры были в большинстве своем самовлюбленные, невоспитанные и плохо образованные представители военной аристократии. Смысл их жизни составляли верноподданнические разглагольствования, ношение военной формы и регулярное посещение злачных мест Бобруйска. Таких офицеров было больше, чем тех, кто, как Ударов, видели в Кондратенко настоящего военного, грамотного командира, болеющего душой за армию. Командир полка тоже занял по отношению к инициативному офицеру почти враждебную позицию: слишком деловые офицеры мешали ему вести спокойную дачную жизнь. Кондратенко же продолжал усердно трудиться, не забывая делиться своими мыслями с братом.

«На этой неделе, — писал он в Тифлис, — я провел пять уставных ротных учений и доволен пока достигнутым результатом. Точно так же не могу особенно пожаловаться на стрельбу — эту важнейшую отрасль военного образования солдат в военное время. Эта отрасль важна, между прочим, и для мирного времени, в смысле данных для оценки успешности командования ротой, которую нельзя оценивать по личному произволу и фантазии, а приходится прямо опираться на цифры, именно на процент попавших пуль. Вот почему, помимо строевого, я на этот предмет обратил серьезное внимание, так как, к сожалению, приходится убеждаться, что ко мне не вполне беспристрастно относятся даже мои сотоварищи по службе и полку. Конечно, это меня тревожит, но с тем большей требовательностью мне приходится относиться к самому себе».