Леннарт Мери - Мост в белое безмолвие

Какие языки он изучает, какую литературу читает?

Немецкий, английский. Философию, Ленина, классику, навигацию.

Почему классика, какая классика?

- Это те писатели, которых мы учили в школе. Я решил не проходить их, а прочесть. Прочесть с удовольствием. Сейчас печатается столько макулатуры, вот я и понял, что буду читать только классиков. Хемингуэй для меня тоже классик. На остальное не стоит тратить времени. Его на корабле мало, не будешь считать минуты - не заметишь, как пройдет целый год. Ведь Ремарк тоже писатель, правда? А Смуула вы знаете? Мне очень нравится то, что он написал о корабельном офицере и о Большом Сером. Вы не знаете, что он пишет сейчас?

- Я слышал только название: "Каюта, капитан и командный мостик". Это книга о моряках и об одиночестве.

- Наверное, он часто бывает в море?

- Ему самому хочется бывать чаще. Он собирается сюда, в Ледовитый океан.

- Знаете, мы здесь вместе читаем книги. Не хотите присоединиться к нам?

- Это что же, литературный кружок?

- Наоборот. Сами увидите.

Позднее я вспомнил, что мне нужно было поговорить с Фаридом о Хасане Туфане, немногословном, умном татарском поэте, так напоминавшем мне покойного Аугуста Санга. Фарид - казанский татарин. Он родился в интеллигентной семье и в том же году остался без отца. Все, чего он добился в жизни: пять языков, требовательная пунктуальность второго штурмана, точность скупых слов и жестов - вызывает доверие своей подлинностью. За всем этим чувствуются недолгое детство, большая работа и многое другое.

- Взгляните на эту железную клетку, - показывает он на свою каюту, вот здесь проходит моя жизнь. Два шага в одну сторону, два - в другую, четыре часа на мостике, по лестнице вверх, по лестнице вниз. Знаете, о чем я иногда думаю?

- Догадываюсь. А в общем-то вы устроились довольно уютно.

- У всякой машины есть движущиеся детали, когда {51} они изнашиваются, их заменяют. Если какую-нибудь деталь нельзя заменить, ее заменяют человеком. Вам это никогда не приходило в голову?

- Не слишком ли беспощадное сравнение?

- Иногда мне кажется, что я всего лишь деталь машины.

- А вы не думали о том, чтобы уйти из флота?

- Вообще-то подумывал.

- Как по-вашему, Фарид, что в море важнее всего?

- Языки. Как-то в Лондоне Халдор торговался, и плату за ремонт снизили с пятисот фунтов до двухсот пятидесяти. Попробуй поторгуйся, если ничего, кроме "хаудуюду!", не знаешь. А в Африке они шпарят по-французски. - Фарид показывает, как "шпарят". - В октябре я примусь за французский.

- Почему именно в октябре?

- Раньше не успеть.

КОМПАС

- Я служил коком на буксире в Таллинском порту. Немцы намеревались угнать буксир в Щецин, и мы, члены команды, стали советоваться между собой, что делать. Капитан, боцман и несколько матросов решили уйти на буксире в Швецию. Я хотел остаться в Таллине. Двадцать шестого августа я в последний раз вышел на работу, получил на складе паек на девять человек и тридцать пять литров вишневого ликера. Мы поделили все это между собой, пожелали друг другу доброго пути и скрылись - они в Швецию, я в Нымме.

За желтыми шелковыми занавесками - мертвенно-бледная полярная ночь, чашки с кофе стоят в узком овале света, который отбрасывает настольная лампа, стенные часы над письменным столом в простенке между двумя иллюминаторами показывают полночь. Рядом с часами вмонтированы репиторы гирокомпаса и тахометра - указателя оборотов двигателя, соединенные с маткой гирокомпаса и машинным тахометром. За исключением этих трех приборов только герметические затворы на иллюминаторах и дверях напоминают о том, что мы на корабле, а не в дорогой гостинице. Кресло, рабочий стол, журнальный столик, за которым, случается, проводят пресс-конференции, буфет с холодильником и высокими стаканами для виски, дверь в спальню, обставленную с учетом за-{52}просов семейной жизни, просторная ванная. Над нами часть ходового мостика с правым бортовым крылом и установленными на нем массивным прожектором и сигнальным огнем. Когда мы проходим сквозь плотные клочья тумана, занавески на боковых иллюминаторах начинают зеленовато отсвечивать. Это угловая каюта, из ее иллюминаторов открывается вид вперед и вправо.

- Ночи я проводил у своего одноклассника, днем скрывался в "Виктории Палас".

Сигаретный дым тонкой струйкой поднимается под потолок, где невидимый сквозняк мгновенно втягивает его в вентиляционные трубы. "Виктория Палас" называется сейчас кинотеатром "Выйт".

- Мы сидели в кино и, кажется, уже по третьему разу смотрели Холли Хольцман в "Белой мечте". Потом этот фильм шел на наших экранах под названием "Снежная фантазия". Неожиданно в зале зажгли свет, и контролер сказал, что фильм дальше показывать не будут. Когда мы вышли на улицу... Подожди, я только взгляну, - бросает Халдор уже с порога и скрывается за дверью.

В движении корабля ничего не изменилось, тишина стирает в сознании далекие звуки работающего двигателя, в углах комнаты она сгустилась в уютный полумрак, уплотнилась в дымящихся чашках кофе. Но на переборке над опустевшим креслом Халдора с безумной скоростью вращается картушка гирокомпаса.

- Рыбак, бес ему в ребро! - показывает штурман на едва заметный огонек прямо у нас под бортом. - Откуда он только взялся!..

На экране радара появляются обманчивые облака и зеленоватый лунный свет. Идет дождь.

- Я останусь на мостике, - говорит Халдор, - выключи радио.

В каюте Фрэнк Синатра вполголоса грезит о святых. Я допиваю свой кофе, выключаю радио, разговор окончен.

ОСТРОВ

Остров появился на горизонте, как все острова, узкой темной полосой, но и когда мы приблизились к нему, он не изменил ни цвета, ни формы. Это Вайгач. Низкий берег, блестящие черные камни, пятно грязного снега и пустынное небо, будто и нет за прибрежной полосой ника-{53}кого острова, а тянется все то же ледяное море. Мы бросаем якорь в маленькой бухте, в шторм она может служить укрытием разве что чисто моральным. Но к вечеру снова прояснилось, ветер утих, и наша задержка вызвана другим: корабль идет в караване, ледовая обстановка в проливах и в Карском море тяжелая. Наконец далеко на западе из-за полукружья земного шара появляется маленькая точка, мчащаяся прямо на нас. Это "Гульбене" - "систершип", корабль того же типа, что и наш, и через несколько минут в ожидании вечернего чая его штурманы усядутся в зеленых креслах офицерского салона точно так же, как сидят наши. Порой кажется, что в море не осталось уже никаких тайн. Наш кильватерный след, в котором, не отклоняясь ни на йоту, идет "Гульбене", похож на прямую дорогу, окаймленную с двух сторон белыми полосами пены.

Уральская каменная гряда в тундре опускается ниже уровня моря, но совсем не исчезает. Через тысячу с лишним метров она снова вздымается, теперь уже в виде острова Вайгач, потом в качестве южного острова Новой Земли, после минутной передышки - северным островом Новой Земли, и только лишь в самой северной его оконечности низвергается с высоты девятисот метров в воду, образуя, к радости Баренца, гордый и прекрасный Eck Begierde - Мыс Желания. Радость голландца понятна. Со времен восточных викингов бытовала легенда о том, что материк Евразии гигантской грядой соединяется с Гренландией. Это ошибочное предположение осталось и в древнем названии Шпицбергена - Грумант, искаженной форме от Гренландии.