Леннарт Мери - Мост в белое безмолвие

1868 - норвежец Карлсен охотился неподалеку от Белого острова.

1869 - англичанин Паллизер, норвежцы Карлсен и Иоганнесен охотились в Карском море".

Внизу Даль приписал еще одну строчку:

"1871 - норвежец Эллинг Карлсен обнаружил хижину Баренца".

Даль размышляет: почему китобоям и охотникам на моржей везло больше, чем исследовательским экспедициям? Не потому ли, что последние держались слишком {57} близко к материку? Может быть, море освобождается от льдов на значительно большем пространстве, чем предполагали до сих пор? Но ведь это значит, что соединение великих рек Сибири с Мировым океаном, объединение сибирских богатств с мировым рынком - дело вполне осуществимое? Все еще колеблясь, он начинает письмо: "Ваше высокородие, господин делопроизводитель Императорского Общества для Содействия Русскому Торговому Мореходству - Кришьянс Вальдемар, милый Друг!" Даль был человек скромный и неторопливый, он привык действовать не под влиянием внезапных импульсов, а в результата обдуманных решений. Как смертного греха боялся сн выпячивать свои заслуги. Однако это совсем не означает, что нам следует придать их забвению, и место в первом томе Эстонской Советской Энциклопедии принадлежало бы ему по праву. Четыре года обучал он в Хейнасте 1 детей поморов, не получая от государства никакой платы. "Он был очень-очень славный человек. Когда он входил в класс, ученики оживлялись", - вспоминает один пярнуский морской волк. Ранней весной 1876 года, как только подсохли дороги, Христиан Даль и Николай Раудсеп сели в тарантас и поехали из Хейнасте в Тюмень.

Сейчас в Хейнасте уже две тысячи жителей.

ВОРОТА

Югорский Шар похож на извилистую Лету, на берегу которой дрожащие от холода безглазые духи ждут Харона. Мы медленно передвигаемся в караване, то и дело меняя курс. "Индига" боязливо следует за нами по пятам. Небо, глубоко вздохнув, ярко вспыхивает и гаснет на долгие недели. Мир опустел. Никакие слова не могут описать, никакие краски не смогут изобразить окаменевшего равнодушия здешних берегов, от него отскакивают все желания, сравнения и взгляды. Что-то перед нами открылось, что-то закрылось навеки. Невидимые ворота времени? Или то был грохот металла? И вдруг перед нами лед.

Лед?

Прислушайтесь к работе двигателя: четыре тысячи лошадиных сил вращают вал нашего корабля. Взгляните на карту: глубины Югорского Шара промерены так же хорошо, как в проливе Соэла у нас в Эстонии. Посмотри-{58}те на этих ребят: это их будни, их улица и их дом. "Наш уважаемый Юрий Семенович, известный в преисподней под кличкой Камо, откроет вам сегодня тайны радиопеленгации", - сообщает Фарид. Он даже не улыбается, такая уж у него манера. Камо хищно скалит зубы, сверкает глазами и снова медленно гасит их. Это наш третий штурман, смуглый, худощавый, с элегантной эспаньолкой на изящно вылепленном подбородке, артист до мозга костей, для которого средством общения служат не слова, а жесты, куда более красноречивые. В штурманской рубке он быстро и легко крутит ручки настройки радиопеленгатора, едва касаясь их, словно перебирает бриллианты где-нибудь в магазине на Елисейских полях. Когда светло-зеленый огонек аппарата, потрескивая, зажигается наконец чистым пламенем, на лице Камо появляется такое сияющее отражение удовлетворения, будто он нашел необыкновенно ценный камень. Это настоящий балет, но радиопеленгация, кроме того, еще и колдовство. Когда я принимаюсь наносить место нахождения корабля на карту, выясняется, что мы сидим на вершине горы, как Ной, в обществе оборотней, вовсе не подходящем для порядочного советского торгового судна.

Но стоит лишь выйти на палубу, с треском задвинув за собой раздвижную дверь, и безглазый мир подземного царства Аида вновь окружает нас, беспросветный, мглистый, ледяной.

- Ты не слышал, с какой стороны гудела сирена? - спрашивает Камо, просовывая голову в дверь.

Не слышал. В таком тумане направления и расстояния стираются напрочь, а звуки идут прямо с темного неба, и огни "Гульбене" светятся рядом с нами - до нее, кажется, можно докинуть камнем, хотя по радару расстояние между ними не меньше трех кабельтовых. Так оно и есть на самом деле: 540 метров. Чуть ли не на ощупь каждый корабль занимает свое место в караване. Впереди ледокол "Мелехов". За ним

пароход "Сухуми",

ледокольный пароход "Дежнев",

теплоход "Браславлес",

исследовательский катер "Секстант",

теплоходы "Сыктывкар",

"Гульбене",

"Виляны",

"Индига". {59}

Наше судно наскочило на лед. Оно содрогается, тяжело переваливается с боку на бок, как автобус на ухабах, но здесь между каждым толчком можно не спеша сосчитать до десяти, и в этой медлительности ощущается грозная сила и судна, и льдов. Капитан сидит на лоцманском месте, прижавшись лбом к стеклу, на мостике, где царит незримое напряжение, темно и тихо, но тем энергичнее идет работа в штурманской рубке. По сути дела, это продолжение мостика, во всяком случае, я не знаю судна, где во время плавания дверь штурманской была бы закрыта. В этом крохотном помещении живет само искусство навигации. В штурманском столе, похожем на комод с необъятно широкими выдвижными ящиками, каждый из которых увенчан двумя старинными бронзовыми ручками, хранятся морские карты. Самая главная карта - по ней-то мы сейчас и плывем - разложена на столе и слабо освещена. Свет не должен быть ярким. На ночную вахту заступают на пятнадцать минут раньше, чтобы глаза успели привыкнуть к темноте. Камо работает циркулем и штурманской линейкой, и из градусов девиации, баллов ветра, оборотов двигателя и пронзительного свиста радиопеленгатора беспрерывно рождается место нахождения корабля: черточка длиной в несколько миллиметров, которую он, обуздав собственную страсть, осторожно наносит на карту хирургически отточенным острием карандаша. Там, где застывает это острие, помещается корабль. Мы все еще в восточной части Югорского Шара, этих воротах в Индию, богатых течениями и мелями. Сегодня они еще уже, чем обычно, и требуют еще большей точности судовождения из-за окруживших нас льдов, тумана и того, что идем мы в караване. На мостике появляются на вешалке шубы, на скамейке в штурманской рубке подушка в белой наволочке. Если натянуть вдоль скамейки одну занавеску, а в ногах другую, для капитана отгораживается тихий, спокойный, почти беззаботный мир размером с кубический метр, который называют рундуком.

- Спокойней всего на корабле спится именно на этом рундуке.

- Как ты вообще можешь тут спать?

- Конечно, все время слышишь, что вокруг разговаривают, но потому-то, наверно, так хорошо спится.

С сегодняшнего дня самыми мучительными минутами {60} для капитана оказываются те, когда он стоит под плещущим душем.