Александр Каждан - Два дня из жизни Константинополя

В этот момент из глухого Энея донесся голос Андроника. Разве он не был двоюродным братом покойного императора и естественным защитником своего племянника Алексея? Разве не лежал на нем моральный долг покинуть изгнание и навести порядок в сотрясаемом смутами государстве? И вот из Энея в Константинополь понеслись искусно составленные послания, разоблачавшие леность, бездарность, коварство протосеваста Алексея. Андроник писал убедительно, он ссылался на слова апостола Павла, он призывал освободить юного государя от тирании опекуна.

Сейчас, когда мы смотрим на прошлое с гордым всеведением потомков, когда мы знаем и о стремительном взлете Андроника, и о его жалком конце, — сейчас легко ошибиться и предположить, будто слова Андроника влекла к нему всех, будто он тогда уже был первым лицом в государстве. На самом же деле — как это часто бывает в смутные исторические моменты — ему покровительствовала его безвестность. Действительно, что знали о нем в Константинополе? Что он гуляка и бабник, не пропускавший ни одной красотки от берегов Босфора до берегов Иордана? Что его не раз били армянские полководцы? Что он бежал из тюрьмы и долгие годы странствовал за границей, покуда память о его юношеских авантюрах сглаживалась, стиралась? Все это вместе взятое не могло превратить обитателя провинциального Энея в вождя оппозиции.

Но счастье плешивого старика было именно в том, что его плохо знали, что он еще ничем не успел себя скомпрометировать. То, что о нем было известно, сводилось к нескольким отрицаниям: он не принадлежал ни к одной из придворных группировок, он не занимал официальных должностей, он не был замаран ни взяточничеством, ни спекуляциями при сборе налогов. Столь малого оказалось достаточным, чтобы обещаниям Андроника поверили. За неимением лучших этот авантюрист, свободный от нравственных устоев, оказался самым лучшим. И тем, кто слышал его, казалось, будто они наконец отыскали воспеваемый в стихах золотой век. А ведь он еще ничего не сделал! Он только обещал, он только призывал восстановить отеческие устои, а люди, уставшие от несправедливости, воспринимали его обещания, словно иссохшая от засухи земля принимает долгожданный дождь.

И вот те, кто вчера еще пировал с протосевастом Алексеем, переходят на сторону Андроника. Он идет с войсками к Константинополю, а посланные против него командиры не оказывают сопротивления. Алексей отправляет к нему полномочных вельмож для переговоров, а эти послы убеждают Андроника не складывать оружия, действовать энергично, не соглашаться на примирение. Правительство снаряжает флот, чтобы помешать переправе восставших через Босфор, а начальник флота, старейший сподвижник Мануила Кондостефан уводит корабли к Андронику. Пафлагонские крестьяне вливаются в его войска, и население столицы с волнением и восторгом ожидают его прихода.

Поход Андроника — не гражданская война, а триумфальное шествие. В Константинополе распахиваются двери тюрем, выпускают на свободу противников протосеваста, но камеры не должны пустовать, и место освобожденных занимают те, кому благоволили протосеваст и императрица. Самого протосеваста берут под стражу, не дают спать ни днем, ни ночью, на рыбачьей лодке отвозят к Андронику, который уже на берегу Босфора, — и здесь недавнего властелина империи ждет скорый суд: ему выкалывают глаза. Андроник мог теперь торжественно въехать в столицу.

Ослепление протосеваста было лишь началом расправы Андроника с теми, кто окружал престол. Была отравлена сестра императора Мария вместе с мужем, кесарем Иоанном, удален в изгнание непокорный патриарх Феодосий Ворадиот, казнена мать императора Мария-Ксения, и наконец пришел черед самого Алексея. Ночью его удавили тетивой лука, а тело принесли к Андронику. То-то была радость! Андроник пинал труп ногой и, не желая сдерживать себя кричал, что Алексей был сыном клятвопреступника и шлюхи; Андроник распорядился проколоть убитому ушную мочку и вдеть туда серьгу из воска, на которой оттиснули печатку нового государя. Но и этого показалось недостаточно. Несчастному мальчику отрубили голову и бросили в какую-то яму, тело же в свинцовом ящике опустили на морское дно.

А едва только казнь свершилась, Андроник распорядился отпраздновать свое бракосочетание. Он соизволил жениться — и женой его стала невеста только что задушенного Алексея, Анна-Агнеса, дочь французского короля, совсем еще девочка, незадолго до кончины Мануила прибывшая в Константинополь к своему царственному жениху. Андроник стал единовластным самодержцем, мечта его жизни исполнилась, он мог рубить головы трепещущим вельможам и спать с любой девочкой в своей огромной стране.

Почему же он вознесся, этот человек, который был только выдающимся лицемером и выдающимся сластолюбцем, — посредственный полководец и бестолковый администратор? С середины XI в. Византия переживала тяжкий период. Правительство еще по-старому мечтало о господстве во всем Средиземноморье, а презренные варвары наносили тем временем поражения византийским полководцам. Иноземцы присваивали — к ущербу для коренных византийцев — высшие должности, получали в дар поместья, захватывали в свои руки выгодную торговлю с Востоком, с Русью. Византийские ремесленники были несвободными: одни из них работали день и ночь в государственных мастерских под надзором безжалостных надсмотрщиков, другие имели свои мастерские, но принуждены были отдавать часть продукции в казну и в любой момент открывать свое помещение для придирчивых государственных контролеров. Рабски подчинявшееся вековым традициям, скованное государственными ограничениями константинопольское ремесло постепенно приходило в упадок, не выдерживая конкуренции с иностранным производством. Крестьяне изнемогали под двойным гнетом — и податных сборщиков, и феодалов. Они должны были выходить на государственные повинности, строить корабли и крепости; они должны были принимать в своих домах проезжающих послов и чиновников; они поставляли в армию провиант и фураж. А когда у них не было денег, чтобы уплатить налог, приходили служащие налогового ведомства — и горе тому, кто оказывался недоимщиком! Их стегали бичами из воловой кожи, их травили собаками, в конце концов их долю взыскивали с более состоятельных соседей, — государству нужны были деньги — деньги для армии, для строительства дворцов и храмов, для пиров императоров и жалованья чиновникам. Страна стонала от лихоимства: взятки брали судьи, тюремщики, сборщики податей, таможенники, полководцы, командиры эскадр.

И самое удивительное — все это казалось нормальным! Говорили о пороках отдельных вельмож, о тупости отдельных императоров, — государство же по-прежнему мыслилось стоящим под покровительством Святого Духа и Богородицы и государственные порядки — наилучшими.