Александр Каждан - Два дня из жизни Константинополя

Когда же рационалистический скепсис стал пробивать себе дорогу, а Алексей I и его ближайшие преемники попытались провести несколько реформ и упорядочить государственное управление, когда стало возможным — пусть в раболепной форме, но все-таки вступать в дискуссию с василевсом, — тогда-то обнаружились пороки византийского общественного порядка и стала распространяться жажда преобразования.

В момент высокого накала недовольства, охватившего самые широкие слои общества, Андроник и обещал — всем — золотой век. Он пришел к власти как народный царь, и чтобы никто в этом не сомневался, он приказал изготовить свой портрет и выставить его на главной улице Константинополя. На портрете император представлен был не в золотом и пурпурном облачении, но в синей крестьянской рубахе, в белых сапогах до колен, с косою в руках. В своих распоряжениях он охотно пользовался народными словечками и даже дошел до таких высот демократизма, что кое-кому разрешал сидеть в своем присутствии. Император вовсе не решал все дела единолично, — напротив, для обсуждения государственных вопросов собирался синклит — ассамблея высших чиновников и военачальников; судебные приговоры выносились не императором, а специальными коллегиями. И все-таки византийские государственные мужи, несмотря на свободу прений и коллегиальность решений, умудрялись поступать именно так, как было угодно Андронику.

Мы помним, что главным бедствием страны был податный гнет и сопровождавшие его злоупотребления чиновников. Андроник обещал навести порядок в системе налогообложения. Что же он сделал? Может быть, уменьшил размер податей? Нисколько. Он пошел по пути административных реформ: ввел новую должность — провинциальных преторов, управлявших отдельными областями; положил преторам высокое жалование, чтобы они не воровали и не требовали взяток, и поручил им наблюдать за сбором налогов. К тому же он расправился с двумя-тремя податными сборщиками, примерно наказав их в назидание коллегам. Первое время налоговое ведомство трепетало от тени Андроника, и крестьяне действительно вздохнули и стали славить императора как Бога и Спасителя. Но так продолжалось недолго — система-то оставалась старой, бдительность преторов притупилась, а хитроумие казнокрадов и лихоимцев возросло. К тому же государству нужны были деньги — много денег, не меньше, чем при Мануиле, и скоро Андроник стал пересматривать налоговые ставки, требуя все новое и новое золото.

Андроник заигрывал с народом, с константинопольскими лавочниками, с зажиточными крестьянами, а константинопольские лавочники и зажиточные крестьяне больше всего ненавидели иноземцев и вельмож. Андроник — едва только подошел к Константинополю — разрешил столичным жителям пограбить выходцев с Запада, латинян; многие из них попрятались в домах знати, другие поспешно бежали в гавань и отплыли на своих кораблях. Правда, дав вылиться гневу лавочников, Андроник заключил договор с Венецией, крайне выгодный для Республики св. Марка, и предоставил венецианцам торговые льготы. Он окружил себя телохранителями, не понимавшими греческого языка, — он, выставлявший себя не только крестьянским царем и демократом, но и защитником национальных интересов.

Андроник осуществлял политику террора. Неугодных ему лиц ссылали, ослепляли, сжигали на костре. Никто не был гарантирован от рук палача: тот, кто сегодня отправлял других на плаху, назавтра объявлялся предателем и приговаривался к смерти. Андроник плакал над списками казненных, но утешал себя тем, что закон и благо народа выше его собственных чувств и привязанностей.

Что вызвало этот террор? Одна только болезненная подозрительность престарелого императора, его безответственность, пренебрежение нравственными принципами? Или, может быть, стремление запугать свое окружение, превратить придворных в толпу безгласных овец, безропотно приемлющих власть самодержца?

Но это — лишь субъективные факторы, лишь объяснение склонностей, стремлений самого Андроника. Важнее спросить себя: почему эта расправа стала возможной? Почему византийские чиновники поддержали террор? Почему выдавали они на расправу своих близких, хотя должны были знать, понимать, чувствовать, что тяжкая судьба не минет и их самих?

Чтобы ответить на эти недоуменные вопросы, мы должны представить себе, какие именно общественные слои всего последовательнее шли за Андроником, кто поддерживал его мероприятия. Это не были народные массы — труженики и беднота. Правда, они поначалу поверили в обещанный им золотой век — но золотой век не наступал. Правда, они на своих сходках поначалу приветствовали Андроника — но скоро наступило охлаждение, и на одном из собраний самые горячие и самые бесстрашные — бесстрашные, говорит летописец, потому что им нечего было терять — стали кричать Андронику, чтобы он убирался из Константинополя, что они не нуждаются в его пресловутой защите, что Богородица сама о них позаботится. Андроник не убрался из Константинополя, но с тех пор перестал выступать на сходках, предпочитая иметь дело не с народом, а с представителями народа, с отобранными, с проверенными, с самыми заметными и почтенными ремесленниками, лавочниками, владельцами кораблей.

Наиболее враждебным узурпатору было население провинциальных городов. Многие города восстали, отказывались подчиниться. Против них были посланы войска. После долгой борьбы сдалась на милость победителя Никея: жители вышли из городских стен с женщинами и детьми, босые, с непокрытыми головами, держа в руках масличные ветви. Штурмом была взята Пруса — воины императора ворвались в пролом в крепостной стене. Судьба обоих городов, впрочем, была одинаковой — только главарей никейцев Андроник предпочел прикончить, сбросив с городских стен, а самых отважных защитников Прусы он повесил на деревьях вокруг покоренного города. Но с островом Кипр, который отложился от империи, император ничего не мог поделать.

Даже знать, которая на первых порах призывала Андроника, чтобы сбросить протосеваста, не поддержала его. Одни из аристократов сражались на стенах Никеи и Прусы, другие бежали за границу, третьи пытались роптать. Андроник то запугивал их казнями и конфискациями, то задаривал податными льготами и земельными пожалованиями. Точно так же вел он себя по отношению к церкви: конфисковал церковные богатства, уверяя, что этим очищает самое церковь, а вместе с тем жаловал монастырям угодья.

Подлинной опорой узурпатора стали иные круги — не народ и не аристократия, но люди деклассированные, не связанные ни общинными традициями, ни родовой гордостью, люди, не уверенные в себе, жадные до власти и богатств, особенно до внешних проявлений богатств и власти: лавочники и корабельщики, завидовавшие предприимчивым, подвижным итальянским купцам; мелкие чиновники, мечтавшие о высших должностях; отставные дипломаты и бездарные полуинтеллигенты, не находившие применения для буйной и бесплодной своей энергии. Все эти социальные слои — по самой своей природе — нуждались в атмосфере неустойчивости, постоянных смещений, опал и казней, открывавших перспективу именно для самых неспособных, в атмосфере конфискаций имущества, после которых и им перепадали какие-то крохи. Эти люди готовы были подписывать приговоры, врываться в чужие дома, затягивать тетиву лука вокруг шеи обреченных — движимые не страхом, нет, побуждаемые рвением и сами побуждавшие Андроника к новым казням, новым процессам, новым ссылкам и смещению с должностей.