Альберт Аспидов - Петербургские арабески

H.H. Дементьев называет и тех, кто положил начало хищениям, порче дворцового имущества. Это А.Ф. Керенский и его нечистое на руку окружение. Вина их, однако, не только в этом. Поглощенные мыслями о своем престиже, они поселились во дворце, тем самым подставив его под удары всякого рода политических случайностей.

История учит — в этом главный смысл обращения к ней. И думается: а надо ли вновь включать Зимний дворец в сферу всякого рода политических борений, организованных по коммерческим инициативам подогретых пивом сборищ. Надо ли около стен его устраивать митинги, шоу-представления? Ведь это опасно, это все равно, что курить у пороховой бочки. Вот из ракетницы подожгли будку, в которой реставрировалась скульптурная группа над аркой Главного штаба, повредили богиню Славы в знаменитой колеснице. Давайте наконец станем ответственными гражданами и будем всякого рода демонстрации реализовывать в других, более подходящих для этого местах. Чтобы не пришлось уже новому H.H. Дементьеву докладывать горестно о новых невозвратных потерях.

До революции громадный Зимний дворец представлял собой город в городе. Здесь были и государственное представительство, и государственные учреждения, и многочисленные жилые комнаты для придворных, прислуги, и богатое кухонное хозяйство. Собственно жилые помещения для царской фамилии — «внутренние покои» — занимали лишь небольшую часть в общем объеме дворца. Они находились в западном его корпусе, обращенном к Адмиралтейству.

После 1917 года «город в городе» остался. Только получил он наименование Дворца искусств. В нем разместились новые учреждения, стали жить новые люди, обслуживаемые старым персоналом. Так появился в нем Музей Ленинского комсомола с входом в него через Октябрьский подъезд (через который врывались, чтобы свергнуть Временное правительство) — это со стороны площади Урицкого (так некоторое время именовалась Дворцовая площадь). Что же касается покоев недавно царствовавшей фамилии, то они оказались в ведении Государственного Музея Революции. Бывшие царские комнаты для идеологического удобства стали именовать историческими комнатами и в них стали водить экскурсии. Желающих увидеть то, что раньше было недоступно, нашлось много.

При царских апартаментах был собственный подъезд и лестница. Это было удобно — и для музея тоже. Для посещения Музея Революции нужно было приобрести билет стоимостью в 30 коп., отстоять очередь и надеть на свою обувь специальные тапочки, предохраняющие памятные полы от уличной грязи.

Кабинет-спальня цесаревича Александра Николаевича. Г.Г. Чернецов. 1837 г.

В 1925 году эту очередь отстоял и В.В. Шульгин — монархист в дореволюционное время и идеолог Белого движения в годы Гражданской войны. Писатель и журналист Шульгин тайно пробрался в том году в Советскую Россию.

Потом он описывал свои впечатления от увиденного. Вспоминал Василий Витальевич и об исторических комнатах: «Морозный воздух, который был холоднее, чем во дворе, сменился приятной теплотой отапливаемого помещения. Мы вошли в личные покои последнего государя. Они, по жестокой иронии, охраняются его убийцами с особой тщательностью. И внимание горсти людей как-то повысилось, обострилось. Они стали еще тише, впечатлительнее. Трагизм недавнего мученичества веял в этих комнатах.

В покоях Николая II и Александры Федоровны нет особенно ценных вещей: все это вещи интимные, которые имели ценность только постольку, поскольку они были им дороги. Здесь сохранились перья и ручки, которыми писал Николай II, это бювар Александры Федоровны. Это коллекция пасхальных яиц, которые она получила в подарок…

Но действительно удивительно, каким образом все это уцелело во время «жестокого беспощадного русского бунта»?»

Понятно удивление прошедшего через Гражданскую войну эмигранта Шульгина. Но то, что сохраняется при беспощадных бунтах и войнах, часто потом исчезает при мирном реформировании и реконструкциях. В то время, когда Василий Витальевич внимал в бывшей царской спальне рассказам экскурсовода о предметах, здесь бывших, уже составлялись проектные листы для капитальной реконструкции и реставрации Зимнего дворца. «Город в городе» должен был стать частью грандиозного художественного музея со своей системой отделов. В 1926 году то, что было вычерчено на листах ватманской бумаги, пошло в работу…

Фотограф исполнил положенную в таких случаях официальную «фотофиксацию», и все вещи, мебель, святыньки и милые украшения, собранные в этих комнатах прежними владельцами, были унесены в другие места и зажили каждый своей отдельной жизнью.

В тридцатых годах прошлого века литератор А.П. Башуцкий, описывая Зимний дворец, так вопрошал современников: «Кто когда-либо видел эти поистине необъятные чердаки дворца, глубокие, как стремнина, с висящими на середине их высоты дощатыми ходами, подобные мостам, переброшенным через пропасть, кто видел эти леса огромных дерев, стоящие теснее матч неисчислимого и сжатого в гавани флота, кто видел подпертые им богатырские стропила векового здания?..» Тогда (да и в наше время) мало кто мог ответить положительно: за железные двери на верхних площадках дворцовых лестниц, ведущих на чердак, посторонних не пускали.

И вот полтора века спустя поднимаемся по крутой Телеграфной лестнице дворца на ее самый верх. Чтобы не заблудиться в лабиринтах чердака, берем с собой план. На копии со старого чертежа помечены названия помещений чердака — Георгиевский, Гербовый, Фельдмаршальский, Николаевский, Белый залы…

Поворот ключа — и темнота, слегка рассеянная светом, пробивающимся сквозь щели в слуховых окнах, охватила нас. Затем щелчок выключателя — вспыхнули лампочки. Мы не увидели «леса огромных дерев», описанного Башуцким. Собственно, этот грандиозный «лес» стропил и стал причиной гибели дворца в 1837 году. Когда в декабре того года огонь прорвался на чердак, его ничто не могло остановить. Не были тогда доведены до кровли капитальные стены здания (брандмауэры), все было на чердаке единым неразделенным пространством. Не встречая на пути преград, огонь переносился с одной части дворца на другую. Лишь у Малого Эрмитажа, там, где хранились бесценные художественные сокровища, его остановили гвардейцы, разобрав стропила и наспех возведя каменную стену.

Дворец восстанавливался быстро. Уже через год по его парадным залам проследовало праздничное шествие новоселья. При возобновлении дворца стропила сделали металлическими.