Дмитрий Шерих - Улица Марата и окрестности

О Филиппове сохранилось много отзывов, и не только доброжелательных. Николай Лесков посвятил ему желчную эпиграмму и вообще числил его среди своих злейших врагов. Не очень доброжелательно относился к Филиппову Витте (желающие могут заглянуть в мемуары Сергея Юльевича). Самолюбие Тертия Ивановича вообще было притчей во языцех...

Однако весь этот «негатив» относится прежде всего к Филиппову-чиновнику. А вот факт из совсем другой оперы. Великий композитор Модест Петрович Мусоргский, как известно, в последние свои годы сильно пил. На службе появлялся нечасто и находился под угрозой увольнения. Положение спас именно Тертий Филиппов: он при первой возможности перевел музыканта под свое крыло, во Временную ревизионную комиссию Государственного контроля. Лучше работать там композитор не стал, но угроза потерять работу (и остаться без денег) отступила.

А когда композитор все-таки оставил работу, Тертий Филиппов был в числе тех друзей Мусоргского, кто субсидировал окончание его «Хованщины».

В последние годы жизни Модест Мусоргский часто бывал у Филиппова на углу Невского и Николаевской. На одном из вечеров он играл отрывки из «Хованщины» перед другими участниками «Могучей кучки» – Балакиревым, Кюи и, очевидно, Бородиным.

Мемуарист А. Леонтьев описал и другой вечер (очевидно, тоже у Филиппова), на котором звучала «Хованщина». Вот первое его впечатление от композитора:

«Еще не дожив до 40 лет, уже дряхлеющий, болезненный на вид, все чаще и чаще ищущий в алкоголе утешения, подъема сил, забытья и вдохновения, быстро идущий к своей погибели, – таков перед нами несчастный Мусоргский».

Тогда Модест Петрович исполнил фрагменты «Хованщины». А потом начал импровизировать:

«Мы все были свидетелями увлечения творческим процессом все более и более впадающего в экстаз гения, который титанически боролся за то, чтобы совладать с незнакомой нам, все разрастающейся темой. Казалось, что своей игрой композитор Мусоргский оспаривал пальму первенства у виртуоза. Наконец прозвучали последние могучие аккорды. Невозможно описать во время этой игры выражения его изменившихся полуопущенных глаз, которые он вдруг поднимал кверху, как бы ища какого-то выхода или разрешения загадки... Когда он кончил, глаза его закрылись, руки бессильно опустились. Нас всех пронизала сильная дрожь...».

Впрочем, бывало и по другому: нередко Мусоргский обходился в гостях у Филиппова незамысловатой ролью тапера. Играл польки, кадрили, вальсы...

В последний раз Мусоргский и Филиппов свиделись перед самой смертью композитора – в госпитале, где лежал Модест Петрович. Повод был важный: Мусоргский подарил тогда Тертию Ивановичу все права на свои музыкальные произведения. Это было сделано с одной целью – чтобы в будущем никто из родственников Мусоргского не мог помешать публикации его сочинений. И вскоре после смерти композитора Филиппов заключил договор с издательством Бесселя на выпуск всех его произведений...

Сегодня имя Тертия Филиппова забыто многими. Но не всеми. Не так давно в городе Ржев был установлен ему памятник. Там и сегодня чтут память этого неординарного человека...

Читатель, несомненно, уже заметил: чуть ли не с каждым домом на улице Марата связано какое-нибудь известное литературное имя. Дом № 4 полностью подтверждает эту закономерность. Среди жильцов его были два известных писателя.

Имя первое – Алексей Максимович Горький.

Вообще-то обитал в этом доме не он сам, а его многолетний друг издатель Константин Петрович Пятницкий. Тот был главой издательского товарищества «Знание», которое в начале XX века гремело на всю Россию. Книг «Знания» ждали, их зачитывали до дыр – во многом благодаря тому, что в них печатался Горький...

Буревестник революции бывал у Пятницкого на Николаевской наездами: жизнь его носила достаточно кочевой характер. Но в сумме эти наезды (в 1902, 1903 и 1904 гг.) сложились в месяц-другой пребывания тут. А потом Горький с Пятницким решили вместе снять новую квартиру, размерами побольше. Как писал Алексей Максимович сестре, «я, несомненно, стеснял К. П. на Николаевской»...

Кстати, именно Пятницкому Горький посвятил пьесу «На дне». Эта пьеса и напечатана была в «Знании», причем издание имело ошеломляющий успех: солидный 40-тысячный тираж разошелся в течение двух недель, так что пришлось делать допечатки.

Дом № 4

Не все знают, что с этой пьесой приключилось потом одно любопытное обстоятельство. Горький активно поддерживал социал-демократические партии – в том числе в Германии. В связи с выходом «На дне» он поручил известному партийцу Парвусу собрать гонорар с немецких театров за постановки этой пьесы. Условие было такое: пятую часть получает за труды Парвус, а из оставшегося четверть идет Горькому и три четверти в партийную кассу.

Какие тут могли быть сложности? Тем более, что Парвус был хорошо известен и в России, и в Германии: его таланты ценили Ленин и Плеханов, Троцкий и Роза Люксембург.

Первую часть дела Парвус и вправду выполнил хорошо: собрал в театрах около ста тысяч немецких марок. Но затем случилось то, что описывает в своих мемуарах сам Горький: «Вместо денег он прислал в "Знание" К.П. Пятницкому письмо, в котором добродушно сообщил, что все эти деньги он потратил на путешествие с одной барышней по Италии... Позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с ней путешествовал Парвус.

"Дорогая моя, – подумалось мне, – дорогая"...».

Знал бы Горький, что Парвус со временем развернется еще шире! Он станет агентом германского и турецкого правительств, будет получать от немцев миллионы на организацию революции в России. А весной 1917 года именно Парвус организует проезд большевиков через Германию в пломбированном вагоне. Такая вот историческая личность!

А.А. Тихонов-Луговой

В отличие от Горького, имя которого на слуху и сегодня, второй писатель, обитавший в доме № 4, известен ныне только специалистам. О нем есть запись в адресной книжке А.П. Чехова: «Тихонов Ал. Ал. Николаевская, 4».

Алексей Алексеевич Тихонов печатался под псевдонимом Луговой и выпускал солидные собрания сочинений. В конце XIX века, в пору обитания в этом доме, Тихонову досталась видная должность – он на пару лет стал редактором самого популярного российского журнала «Нива». Немудрено, что многие литераторы – по делам, или без таковых – наведывались к нему в гости...