Валентина Мухина-Петринская - Смотрящие вперед

Леша Морозов нетерпеливо постучал по столу авторучкой.

- Что за неорганизованность. Вопросы надо задавать по очереди.

Все разом стихли. Девчонки со степенным видом спросили кое-что по уставу комсомола и международным событиям. Я отвечал в общем правильно. Но вот Павлушка поднял руку, и я застыл в ожидании неприятности.

- У меня такой вопрос,- гнусавя и растягивая слива, начал Рыжов,предположим, мы тебя примем, так? Если тебе скажут: или комсомол, или море. Что ты выберешь?

- Никто не скажет,- загорячился я,- будто нельзя комсомольцам плавать в море...

- Конечно, можно! - дружно загалдели мальчишки. Но Павлушка стал настаивать на своем.

- Мне важно его отношение, как вы не понимаете. Если, к примеру, комсомол потребует от тебя: откажись навсегда от мысли стать штурманом. Что ты выберешь: штурманом быть или комсомольцем?

Я ответил, не задумываясь:

-- Комсомольцем, конечно; а сам буду матросом или ловцом.

- Нет. Совсем отказаться от моря, навсегда! - поспешно поправил Рыжов, еще более гнусавя.

Я покраснел мучительно, жгуче, мне вдруг сделалось так жарко, что я аж вспотел весь. Ребята притихли, их заинтересовала такая постановка вопроса. Я понял,они думали сейчас: "Как его принимать, если он еще колеблется, море ему выбрать или организацию". Леша Морозов вопросительно взглянул на учителя. Афанасий Афанасьевич уже хотел вмешаться, но я в этот момент сказал:

- Мне надо подумать!

- Подумай,- почти машинально согласился Леша и опять посмотрел на классного руководителя, но тот с большим любопытством разглядывал меня. Его, видимо, очень заинтересовало, как я отвечу.

Наступила невообразимая тишина. Даже стулом никто не скрипнул, не пошевельнулся.

Я стал думать.

О нет, я не выбирал. Я только представил себе, как я буду жить без моей мечты. И мир сразу как-то потускнел, увял, съежился. Вот только еще минуту назад жизнь была захватывающе интересной, таинственной, полной глубины и смысла. Что-то яркое, праздничное, торжественное было в ней. И вдруг все потускнело. Я представил длинную череду самых обыкновенных дней, когда я честно и добросовестно тружусь в одной из любых неморских профессий. Что-то отлетело от жизни, ее душа, самая ее сущность.

Надо было скорее думать - все ждали моего ответа. А я смотрел в раскрытые окна на золотистый песок на площади, на развешанные для просушки сети, очертания маяка в голубоватой дымке, и в голову мне лезли обрывки из старой потрепанной лоции. "Должно обращать внимание на то, чтобы смотрящие вперед помещались на корабле в таких местах, где корабельный шум наименее мешал бы слышать звук туманного сигнала. На береговых маяках во время тумана, метели, вьюги и пасмурности производится звон в колокол двойными ударами с перерывом не более трех минут".

Смотрящие вперед - это те, кто ведет корабли вперед, что бы там ни происходило на море. Пусть ночь, осенние злые штормы, гололедица, ревущие буруны, а внизу подводные скалы, затонувшие суда, которые "представляют опасность для мореплавания". Опасность, риск, разлука с близкими, тяжелые изнурительные вахты - я не обольщался, ведь я вырос среди моряков и знал, что такое труд моряка.

Маячный огонь светит в ночи, но так далеко; на мачте поднимаются штормовые сигналы, днем черные конусы, ночью красные фонари - так указано в лоции, и не всегда придут на помощь, если летит в эфир отчаянное 505. Не для них, ведущих вперед, якорные стоянки, тихие пристани. Никто не собьет их с курса...

И, словно Павлушка отнял у меня самое дорогое в жизни, я почувствовал к нему нестерпимую ненависть, от которой мне даже стало больно физически. Не помню, чтобы я когда-нибудь раньше чувствовал такой гнев. Сам не замечая того, я сжал кулаки и шагнул к Павлушке, сидевшему в первом ряду,- всегда и везде он лез в первые ряды. Он отшатнулся.

- Если мне как комсомольцу надо будет ехать на целину,- не своим голосом крикнул я,- или в тайгу, или в город, я поеду и выполню все, что от меня потребуется, не хуже всякого другого. Но комсомол никогда не потребует от человека, чтоб он навсегда отказался от заветной мечты... от своего призвания. Это только враг может такое потребовать... так надругаться над человеком!

Ох и крик поднялся после этих моих слов! Павлушка орал, что я его оскорбил, назвал фашистом и что он будет жаловаться директору. Ребята кричали, что такие вопросы при приеме не задают и что я прав, девчонки спорили между собой. Маргошка, раскрасневшаяся, блестя глазами, хлопала в ладоши. Морозов изо всей силы стучал авторучкой о графин, призывая к порядку, но его и слышно не было.

- Я думаю, вопросов хватит,- спокойно заметил Афанасий Афанасьевич.

Странно, что его расслышали в этаком шуме. Сразу стало тихо. Ребята были оживлены и благожелательно смотрели на меня. Павлушку у нас не любили за то, что он заносился своим отцом и дядей "областного масштаба" и вообще за его подлый нрав.

Высказались все за меня. Вспомнили, что я помог электрифицировать школу и вообще не отлынивал ни от какой работы и что я хороший товарищ. Афанасий Афанасьевич как классный руководитель дал мне хорошую характеристику. В заключение он сказал:

- Мечтает каждый человек, но не каждый может биться за свою мечту до конца - до самой смерти. Счастье не в том, что мечта сбывается скоро и легко - этого почти не бывает, а в том, чтобы остаться ей верным, несмотря ни на что. Не всякий это может.

Помолчав (ребята внимательно ждали, что он еще скажет), Афанасий Афанасьевич сказал:

- По-моему, Яша Ефремов будет хорошим комсомольцем. Ошибаться он будет часто, слишком он горяч и порывист, но у него всегда хватит мужества признать свою ошибку и исправить ее, так же как хватит мужества не уступить в борьбе за свое мнение, если он считает его единственно верным. Думаю, что комсомолу нужны именно такие принципиальные люди.

Я был принят почти единогласно - против был один Павлушка. Воздержавшихся ни одного. На улицу я вышел с таким ощущением, будто стал выше на целую голову.

Теперь я был комсомолец!

Надо было так построить свою жизнь, чтоб оказаться достойным этого звания. Мужество, гордая правдивость, честь, отзывчивость, преданность своему народу, родине, комсомолу - вот какие качества должны были стать моими.

Как я был счастлив! Торжество мое омрачала лишь одна мысль, одно горестное недоумение. Это сознание, что Павлушка Рыжов почему-то состоит в комсомоле. По моему глубочайшему убеждению, ему - подлизе, лгуну и коварному лицемеру - там никак не было места. А его и не собирались исключать, наоборот, в школе он считался самым активным, так как выступал на каждом собрании, а однажды даже выступил с районной трибуны. Язык-то у него был привешен неплохо, а пакости он делал исподтишка.