Владимир Порошков - Неизвестный Байконур. Сборник воспоминаний ветеранов Байконура

— Какой разговор! Канечно, дурузя!

— А машину угля дашь?

— Какой разговор! Две бири!

— Нет, мне одна нужна, хочу баньку устроить, а уголь я еще не завозил.

— Через полчаса будит тибе машина! Какой разговор! Только артиста давай!

Разинков вопросительно посмотрел на меня. Я утвердительно кивнул.

— Тогда готовь клуб. Вечером будем.

Пришлось на скорую руку стряпать «сборную солянку» из программ концерта и КВН.

Жаксы — это маленькая станция, знаменитая лишь тем, что имеет множество элеваторов, откуда целинное зерно перегружается в железнодорожные составы. Узкие грязные улочки, облупленные саманные дома и заборы, чахлые деревца и неистребимый туземный запах кизячного дыма и каких-то грязных, сальных тряпок. Этот же запах царил и в полутемном кирпичном здании «кулуба», загаженного нанесенной после многодневных дождей грязью.

Не знаю уж, как нас представили, но зал, рассчитанный на двести зрителей, вместил еще по меньшей мере сто. Мне не приходилось встречать более благодарной публики. Только вот смех и аплодисменты порой раздавались совсем не в тех местах, где мы привыкли их слышать. То ли чувство юмора своеобразное, то ли русский язык плохо понимали.

Но в зале поднялся настоящий рев, когда на сцену вне программы вышел молодой казах и запел по принципу «что вижу — о том и пою», мастерски аккомпанируя самому себе на инструменте, который мы называли «один палка, два струна».

Успех был полный. По крайней мере, так говорил Разинков, которому привезли машину угля.

На следующее утро за нами пришел самолет.

Провожать нас вышли весь личный состав и все гражданское население ИПа. Мы прощались так, как будто за шесть дней стали родственниками. Нас осыпали трогательными словами благодарности, просили приезжать еще, солдаты дарили самодельные сувениры: всем нам — выточенную из цельного куска плексигласа лиру, а каждому в отдельности — маленький значок из флюоресцирующей пластмассы: миниатюрная антенна «Камы» и буквы «ИП-8».

После взлета мы еще долго видели большую группу людей на краю огромного поля, прощально махавших нам фуражками и платками и не расходившихся до тех пор, пока самолет не скрылся в густых облаках…

С тех пор нам довелось побывать по нескольку раз на всех ИПах, но все равно, встречаясь где-нибудь в прежнем составе «гастрольной группы», кто-нибудь из нас мечтательно вздыхал: «А помнишь, как было на «восьмерке»?» И единым духом осушал рюмку за тех, кто на боевом дежурстве, на спецработе и на измерительном пункте…

В 60-е гг. в Тюра-Таме было аж два театра.

Один из них — Летний — красивое деревянное здание с ажурной галереей — стоял почти на самом берегу Сырдарьи и знаменит был тем, что в нем было прохладно даже в самую лютую жару.

Другой — Народный, получивший это почетное звание в 1967 г. Он тоже имел свое здание — Дом офицеров, который был для многих из нас действительно родным домом.

Летний театр сгорел дотла в начале 70-х гг.

Народный вместе с Домом офицеров — в начале 90-х.

Недолгий век был отпущен им судьбой, но за это время в них было сыграно столько самодеятельных спектаклей, КВН, эстрадных обозрений и просто концертов, что этому мог позавидовать любой провинциальный театр.

За десять лет своей службы на полигоне я не раз задавал себе один и тот же вопрос: что заставляло нас, тогдашних, приехавших с дальних площадок, не заходя домой и не ужиная, спешить на репетицию, прыгать до полуночи на сцене, а рано утром спешить на мотовоз?

Одна из причин заключалась, видимо, в том, что долгое время — почти полтора десятилетия — мы жили в таких жестких условиях режима секретности, которые не позволяли приезжать к нам на гастроли профессиональным театрам, а «театральная жажда» у многих тюра-тамцев была велика, ибо почти каждый из них приехал из крупных культурных центров — Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова. А кроме того, эти люди были настолько талантливы и энергичны, что их вполне хватало как на плодотворную научную и испытательную деятельность, так и на художественную самодеятельность.

Первый спектакль, если не ошибаюсь, был поставлен в 1957 г. в Летнем театре. Это была «Гибель Алмазова» с революционными матросами, белыми офицерами и рефлексирующей интеллигенцией. Потом она была восстановлена в ноябре 1963 г., и с тех пор на Байконуре стали складываться два драматических коллектива, успешно соперничавших друг с другом на протяжении более десяти лет.

Одним из них руководила Зинаида Шаронова, молодая выпускница института культуры, другим — Надежда Яковлевна Корнилова, энергичная старушка лет шестидесяти, мать одного из самых талантливых членов драматического коллектива Саши Корнилова. У нее не было специального театрально-режиссерского образования, но было удивительное чутье на талантливых людей и на интересные пьесы, а также многолетний практический опыт работы в самодеятельности.

Совместными усилиями двух коллективов в 60-е гг. были поставлены «Стряпуха», «Барабанщица», «Погоня за счастьем», «Годы странствий», «Заставь дурака», «Свадьба в Малиновке» и другие. В основном я принимал участие в спектаклях, поставленных Н. Я. Корниловой, поэтому они более всего и врезались мне в память.

Самыми удачными, на мой взгляд, оказались комедия «Погоня за счастьем» и оперетта «Свадьба в Малиновке».

Надо сказать, что сюжет «Погони за счастьем» некими бойкими авторами Филиппом и Тамарой Гехт был полностью содран с комедии «Тетушка Чарли», а та, в свою очередь, через полтора десятилетия легла (не тетушка, разумеется, а комедия!) в основу известного телевизионного фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!» с Калягиным, Козаковым, Гафтом и многими другими замечательными актерами. И все же несмотря на то, что Ф. и Т. Гехт осовременили и слегка ополитизировали старую пьесу, «Погоня за счастьем» как-то идеологически «недотягивала» и вряд ли бы увидела свет, если бы в одной из главных ролей не был занят тогдашний инструктор политотдела по комсомольской работе старший лейтенант Борис Посысаев. Он был таким неистовым энтузиастом и защитником легкомысленной комедии, что в конце концов убедил «больших политрабочих» в том, что от ее постановки не следует ожидать больших повреждений в умах молодежи. Более того, он притащил на сцену свою жену Тамару, и Бог знает что творилось у них дома, когда они таким вот семейным «тандемом» пропадали сначала на репетициях, а потом на «гастролях».

Роль прогрессивного журналиста Рондольфа Роуза, которому по ходу пьесы приходилось вынужденно переодеваться в заокеанскую миллионершу, играл Саша Корнилов, а саму миллионершу, старую деву Бесси Лонг — его мама, Надежда Яковлевна Корнилова. Роль невесты Рондольфа досталась звезде нашего коллектива, Ларисе Аврамчик, женщине ослепительной красоты, глядя на которую, мужская составляющая зрительного зала начисто переставала следить за ходом сюжета, а женская начинала ревниво смотреть не на сцену, а на сидящего рядом мужа.