Неизвестен Автор - Сборник Наше отечество - Опыт политической истории (Часть 2)

За время, прошедшее после XIV съезда ВКП(б), партийный аппарат еще раз наглядно продемонстрировал, кто в партии хозяин. Ленинградская парторганизация, осмелившаяся на XIV партийном съезде заявить о своем особом мнении по отчету Центрального Комитета, была подвергнута настоящему разгрому. Протестующие против аппаратного режима члены ВКП(б) приступили к стихийной самоорганизации, устраивая нелегальные собрания и перепечатывая и рассылая документы о внутрипартийном положении. Одно из таких нелегальных собраний устроил в

лесу, близ Москвы, работник Исполкома Коминтерна гр. Беленький. С докладом перед собравшимися выступил кандидат в члены ЦК ВКП (б) М. М. Лашевич. По его словам, "внутрипартийная демократия выражается ныне в казенном инструктировании и таком же информировании партячеек. Процветает назначенство в скрытой и открытой формах сверху донизу, подбор "верных" людей -- верных интересам только данной руководящей группы, -- грозящий подменить мнение партии только мнением "проверенных" лиц. Система "подмачивания" заслуженных партийных работников, но не угодных руководящему большинству, опорочивание, ссылки, смещения, запугивания, -- все это стало будничными явлениями в нашей партии. Отсюда -- прислужничество, чинопочитание, дутые "вожди", беззастенчивая ложь. "Молчать", а если хочешь говорить, то только по шпаргалке", -- вот лозунг, который красной нитью проходит через жизнь партии!".

Созданная по факту данного нелегального собрания следственная комиссия ЦКК усмотрела в действиях Беленького, Лашевича и других оппозиционеров проявление фракционности, нити которой, по ее мнению, идут в Исполком Коминтерна к Г. Е. Зиновьеву. Последнего июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК вывел из состава Политбюро ЦК ВКП (б), предупредив одновременно "всех оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие организационные выводы". По мнению представителей партийного аппарата демократии в ВКП (б) было более чем достаточно. "Политбюро ЦК,-- говорил в этой связи на июльском Объединенном Пленуме А. А. Андреев, -- превратилось в дискуссионный клуб. Такое положение нетерпимо. Руководящее большинство чересчур либеральничало, ибо оно чересчур разводило демократию и передемократило, забыв о том, как Ильич руководил Политбюро ЦК, когда он давал две минуты для выступления и смотрел на часы, чтобы лишнего не наговорили. А тут полчаса, час, речи стенографируются и т. п. и т. д. Такая обстановка может привести дальше к разложению...".

То, что А. А. Андреев выдавал за "нетерпимую" обстановку, в действительности представляло собою определенный механизм согласования спорных политических вопросов и проверки исполнения принятых высшими

партийными органами (Политбюро, Оргбюро, Пленум ЦК, конференция, съезд) решений. При отсутствии единства взглядов по принципиальным вопросам внутренней и внешней политики такой механизм согласования неизбежно должен был приобретать черты фракционного раскола, идущего сверху вниз -- от высших партийных органов до местных партийных организаций, что для деятельности политических партий представляет собою нормальное явление, -- вспомнить хотя бы существование в российской социал-демократии фракций "большевиков" и "меньшевиков". Однако при свободе фракционной организации роль партийного аппарата заключается в проведении в жизнь решений большинства партии, с полным уважением мнения меньшинства и с сохранением за ним права апеллировать к партийной массе. Рано или поздно, жизнь снимает спорные вопросы, порождая новую политическую действительность, при которой ранее спорившие стороны могут поменяться местами: "меньшинство" способно превратиться в "большинство" и, наоборот. Партийный аппарат ВКП (б) вырос в 20-е годы в такую политическую силу, которая в существовании элементов фракционного раскола уже усматривала покушение на ее жизненно-важные политические интересы, заключавшиеся в сохранении и упрочении подобранной его (аппарата) руководителями "связки" должностных лиц -- своего рода особой "политической мафии", желавшей властвовать бессменно и бесконтрольно.

Поскольку партийному аппарату кроме политики упрочения собственной власти надо проводить и реальную политику, учитывающую особенности внутри- и внешнеполитического положения СССР, постольку для него имеет особое значение наличие в его руках всей полноты политической инициативы, которая бы включала в себя и идейно-теоретическую проработку нового актуального политического вопроса, и его агитационно-пропагандистское сопровождение, и определенное перемещение кадров, и всякого рода аппаратные реорганизации. Для партийного аппарата недостаточно было того, чтобы тот или иной новый вопрос политики партии появился в поле зрения, -- надо было, чтобы он "созрел", какими бы потерями во времени и в темпах необходимых преобразований это не обернулось. Аппаратные принципы формирования политики партии, в отличие от "консенсусных", не терпят ни суеты живого обмена мнений, ни стремительных оперативных действий по заранее согласованному и сос

тавленному плану, может быть кроме случаев, когда от этого напрямую зависит сохранение и удержание власти. Тогда аппарат выбирает самый прямой путь к решению искомой задачи, "навалом" набрасываясь на самое узкое, по его мнению место, мало заботясь при этом обо всей совокупности последствий собственных действий. К такому выводу можно прийти, анализируя, например, действия сталинского аппарата по выводу экономики страны из кризиса 1923 г., когда проблема сбыта продукции государственных трестов была одним махом решена волевым давлением на механизм ценообразования (по приказу ЦК все тресты на 30 % понизили оптовые цены, хотя явно не во всех случаях эти цены расходились с ценами производства). Дорого обошлись стране аппаратные импровизации в процессе осуществления денежной реформы, в деле реформы единого сельскохозяйственного налога и т. д.

Наивно было бы полагать, что верхушка партаппарата не осознавала опасности нарастания диспропорций между промышленностью и сельским хозяйством, усугубляемых чрезмерной для реальной емкости рынка "раздвижкой" рамок нэпа в деревне. Кризис хлебозаготовок 1925 г. был достаточно серьезным предупреждением о неустойчивости чисто рыночной формы экономических отношений между городом и деревней. Произведенная ЦСУ проверка хлебофуражного баланса СССР в 1925/ 26 хозяйственном году показала, что валовый сбор зерна оказался не ниже, а аж на 300 млн. пудов выше ожидавшегося! Т. е. он составил не 3 млрд. 950 млн. пуд., а 4 млрд. 300 млн. пуд. Свыше 400 млн. пуд. хлеба, способного быть вывезенным на продажу, причем без всякого ущерба для личного потребления, осталось в крестьянских амбарах. В то же время денежные накопления деревни возросли до 300 млн. руб. Кто мог гарантировать, что в следующем году, если он вновь будет урожайным, крестьяне, имея на руках, определенные накопления, обнаружат стремление к продаже хлеба государству? Таких гарантий никто дать не мог, тем более что государственная промышленность увеличила в течение 1926 г. свое отставание от покупательной способности населения почти на 600 млн. руб. Т. е. "товарный голод" на промышленные изделия продолжал увеличиваться, в то время как государство продолжало требовать от промышленности дальнейшего снижения оптовых цен, которое никоим образом уже не отвечало характеру