Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Апрельские события 1538 г. уже давно в историографии именуются «переворотом» [803] Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 80 (в другом месте своей книги Смирнов называет события 1538 и 1540 гг. «боярскими переворотами»: Там же. С. 93); Зимин А. А . Реформы Ивана Грозного. С. 249. . Использование этого термина имплицитно подразумевает сравнение придворной борьбы конца 30-х гг. XVI в. с «классической» эпохой дворцовых переворотов в России второй четверти XVIII в. И хотя между этими эпохами, разделенными двумя столетиями, различия очень велики, нельзя не заметить и некоторые черты сходства, делающие уместным, на мой взгляд, использование термина «дворцовые перевороты» применительно к рассматриваемому нами здесь периоду. Неслучайно новейший исследователь эпохи «дворских бурь» 1725–1762 гг., И. В. Курукин, относит появление самого феномена дворцовых переворотов ко времени образования единого государства на рубеже XV–XVI вв., а в качестве характерного примера приводит переворот 1542 г. [804] Курукин И. В . Эпоха «дворских бурь»: Очерки политической истории послепетровской России, 1725–1762 гг. Рязань, 2003. С. 52. , о котором пойдет речь ниже.

Централизация страны, сосредоточение всей полноты власти в руках государя «всея Руси», начало формирования придворного общества, появление фаворитизма — все эти черты, присущие уже изучаемой эпохе, в более развитых формах были свойственны и Российской империи XVIII в. Речь, таким образом, идет не об отдельных сходных явлениях, а о единстве внутренней природы самодержавной монархии на разных этапах ее эволюции.

И. В. Курукин видит важную особенность переворотов XVI в., отличающую их от подобных потрясений последующих столетий, в том, что они не были направлены против особы царя, воспринимавшейся как сакральная фигура [805] Там же. С. 52–53. . Однако это утверждение можно принять только с существенной оговоркой: «природный» государь мог не опасаться за свою жизнь и власть лишь в том случае, если не было других легитимных претендентов на престол. Как мы помним, в декабре 1533-го и в апреле — мае 1537 г. опекуны юного Ивана IV всерьез считали, что, пока хоть один из удельных князей остается на свободе, «государству» под юным великим князем «крепким» быть нельзя. Та же ситуация повторилась позднее, в 1553 г., во время болезни царя Ивана, когда часть придворных решила предпочесть ему князя Владимира Старицкого [806] О событиях марта 1553 г. см.: Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 264–286; Зимин А. А . Реформы Ивана Грозного. С. 407–417; Скрынников Р. Г . Царство террора. С. 109–115. .

Поскольку к началу 1538 г. династической проблемы («стараниями» Елены Глинской и ее фаворита) уже не существовало, описанный выше апрельский переворот (как и последующие придворные потрясения) лично Ивану IV ничем не угрожал. Но многие другие признаки «классических» дворцовых переворотов были налицо: насильственный захват власти, физическая расправа с противниками, раскол придворной элиты на враждующие группировки и длительная политическая нестабильность.

И. И. Смирнов полагал, что апрельский переворот 1538 г. «был произведен блоком основных княжеско-боярских группировок: Бельских и Шуйских» [807] Смирнов И. И . Очерки политической истории. С. 80. . Однако применительно к весне указанного года говорить об этих группировках еще преждевременно: летописи впервые упоминают о «вражде» бояр кн. Василия и Ивана Васильевичей Шуйских с князем Иваном Федоровичем Бельским и его сторонниками лишь в связи с событиями октября 1538 г. [808] ПСРЛ. Т. 29. С. 34. Пресловутые боярские группировки не были некой постоянной и неизменной величиной: они то возникали, то распадались, а состав их менялся в ходе придворной борьбы. В момент смерти правительницы и расправы с ее фаворитом боярская среда еще сохраняла некое подобие единства, и поэтому можно согласиться с А. А. Зиминым, отметившим — в полном соответствии с летописными свидетельствами, — что «переворот 1538 г. был совершен „боярским советом“, т. е. основной массой боярства» [809] Зимин А. А . Реформы Ивана Грозного. С. 249. .

Действительно, освобождение опальных и расправа с ненавистным временщиком отвечали интересам многих придворных кланов: не только Бельских и Шуйских, но и Глинских (отомстивших за гибель своего главы — князя Михаила Львовича), и ряда других. Если верить Ивану Грозному, вспоминавшему в послании Андрею Курбскому о «нестроениях» времени его сиротского детства, заметную роль в событиях весны 1538 г. играл боярин М. В. Тучков. Ему царь приписывает не только «надменные словеса» по адресу только что скончавшейся великой княгини Елены, но и соучастие в расхищении ее казны: «И казну матери нашей перенесли в Большую казну, неистово ногами пхающе и осны колюще, а иное же разъяша. А дед твой [Курбского. — М. К .] Михайло Тучков то и творил» [810] ПГК. С. 27 (Первое послание Грозного Курбскому, 1-я редакция). . Поскольку казначеем в 1538 г. был Иван Иванович Третьяков [811] Упомянут в качестве казначея в грамоте Симонову монастырю от 6 июля 1538 г.: АФЗХ/АМСМ. № 57. С. 62–63. , то описанный царем перенос казны покойной великой княгини в Большую казну не мог происходить без его участия.

Однако ревизия итогов правления Елены Глинской была далеко не полной. Показательно, в частности, что, освободив бояр и дворян Андрея Старицкого, новые правители не выпустили из заточения вдову и сына покойного удельного князя: они оставались под арестом до декабря 1540 г. [812] ПСРЛ. Т. 29. С. 39; Т. 34. С. 26. Этот факт косвенно указывает на то, что устранение возможного претендента на престол вполне отвечало интересам великокняжеского боярства, хотя последнее было, конечно, не прочь переложить всю ответственность за гибель братьев Василия III на покойную правительницу и ее фаворита. Более того, по позднейшему утверждению Ивана Грозного, бояре «дворы, и села, и имение дядь наших себе восхитиша и водворишася в них» [813] ПГК. С. 27 (Первое послание Грозного Курбскому, 1-я редакция). . В частности, на дворе Андрея Старицкого поселился кн. В. В. Шуйский [814] «А князь Василей Шуйской на дяди нашего княж Андрееве дворе учал жити…» (Там же. С. 28). . Так что, вероятно, амнистия князя Владимира Андреевича и его матери Евфросинии откладывалась еще и потому, что новые владельцы не хотели расставаться с имуществом, конфискованным у старицкого князя.

Между тем юный государь, которому к описываемому времени не исполнилось еще и восьми лет, по-прежнему нуждался в опеке. «Вакантное» место опекуна поспешил занять князь Василий Васильевич Шуйский. 6 июня 1538 г. он женился на двоюродной сестре Ивана IV Анастасии Петровне [815] ПСРЛ. Т. 29. С. 32. Анастасия была дочерью крещеного татарского царевича Петра (Кудайкула) от брака с сестрой Василия III — великой княжной Евдокией (о свадьбе Кудайкула-Петра с Евдокией в 1506 г. см.: ПСРЛ. Т. 13, ч. 1. С. 2). . Этот неравный брак (жених был намного старше невесты) призван был легитимизировать притязания новоиспеченного родственника великокняжеской семьи на роль опекуна при малолетнем государе.