Ханна Арендт - Истоки тоталитаризма

См. также: Mauco G. (Esprit. 7e annee. No. 82. Juillet 1939. P. 590): "Приравнивание немецких беженцев к статусу других беженцев, которых опекала Нансеновская миссия, естественно, было бы простейшим и наилучшим решением для самих немецких беженцев. Но правительства не хотели распространять уже данные привилегии на новую категорию беженцев, которая вдобавок угрожала неопределенно разрастаться".

К 600 тысячам потенциально безгосударственных евреев в Германии и Австрии в 1938 г. надо добавить евреев Румынии (ибо президент Румынской федеральной комиссии по делам меньшинств проф. Драгомир как раз тогда объявил миру о грядущем пересмотре гражданства всех румынских евреев) и Польши (министр иностранных дел которой, Бек, официально заявил, что для Польши иметь 1 миллион евреев — это слишком много). См.: Simpson J. Op. cit. P. 235.

Трудно решить, что было первым: нежелание национальных государств натурализовать беженцев (практика натурализации становилась все более ограниченной, а практика денатурализации — все более обычной по мере наплыва беженцев) или нежелание беженцев принять другое гражданство. В странах, имевших меньшинства, как Польша, беженцы (русские и украинцы) проявляли определенную склонность к ассимиляции с существующими меньшинствами без каких-либо требований польского гражданства (см.: Simpson J. Op. cit. P. 364).

Поведение русских беженцев очень характерно. Нансеновский паспорт описывал его обладателя как "Personne d'origine russe", потому что "никто не осмелился бы сказать русскому эмигранту, что он лицо без национальности или сомнительного национального происхождения" (см.: Vichniac М. Le statut international des apatrides // Recueil des Cours de l'Academie de Droit International. Vol. 33. 1933). Попытка снабдить всех безгосударственных персон единообразными удостоверениями личности встретила очень сильные протесты владельцев нансеновских паспортов, которые претендовали, чтобы их Паспорт был "знаком правового признания их особого положения" (см.: Jermings R. Op. cit.). До начала последней войны даже беглецы из Германии были далеки от желания раствориться в массе безгосударственных, предпочитая описание "refugie provenant d'Allemagne" с сохранением национальности.

Убедительнее жалоб европейских стран на трудности ассимиляции беженцев звучат высказывания из-за океанов, согласные с первыми, что "из всех классов европейских иммигрантов наиболее трудно ассимилируются южные, восточные и центральные европейцы" (см.: Canada and the doctrine of peaceful changes / Ed. by H. F. Angus // International Studies Conference: Demographic Questions: Peaceful Changes. 1937. P. 75–76).

Jermings R. Op. cit.

Циркуляр нидерландских властей от 7 мая 1938 г. явно смотрел на каждого беженца как на "нежелательного иностранца" и определял беженца как "иностранного подданного, который покинул свою страну под давлением обстоятельств" (см.: L'Emigration, probleme revolutionnaire // Esprit. 7e annee. No. 82. Juillet 1939. P. 602).

Лоран Прэсс ( Preuss L. Op. cit.) описывает цепочку беззакония следующим образом: "Первоначальный незаконный акт правительства, лишающего кого-то национальности… ставит высылающую страну в положение нарушителя международного права, ибо ее власти взламывают закон страны, в которую выдворяют безгосударственное лицо. Вторая страна, в свою очередь, не может избавиться от него иначе, как нарушая… закон третьей страны… Само лицо без государства стоит перед такой альтернативой: либо он нарушает закон страны, где живет… либо он нарушает закон страны, в которую выслан".

Сэр Джон Фишер Уильяме ( Williams J. F. Denationalisation // British Year Book of International Law. 7. 1927) заключает из этого, что лишение национальности противно Международному праву. И все же на Conference pour la Codification du Droit International 1930 г. в Гааге только правительство Финляндии настаивало, что "лишение национальности… ни в коем случае не должно быть наказанием… и не должно провозглашаться с целью избавиться от нежелательного лица путем высылки за границу".

Чайлдз ( Childs S. Op. cit.) после печального вывода, что "истинная трудность в принятии беженца в том, что если он оказывается дурным человеком… то нет путей избавления от него", предложил "переходные центры", в которые беженеца могли вернуть даже из-за границы и которые, так сказать, должны были заменять родину при осуществлении депортации.

Два случая массовой натурализации на Ближнем Востоке были явно исключительными: один охватил греческих беженцев из Турции, которых правительство Греции в 1922 г. натурализовало всех разом, потому что фактически это был вопрос о репатриации греческого меньшинства, а не иностранных граждан; второй помог армянским беженцам из Турции в Сирии, Ливане и других странах прежней Османской империи, т. е. коснулся населения, с которым Ближний Восток всего несколько лет назад разделял общее гражданство.

Там, где волна беженцев находила людей своей национальности, уже успевших осесть в стране их эмиграции (как было, например, с армянами и итальянцами во Франции и с евреями повсюду), наблюдалось известное попятное движение от уже достигнутого уровня ассимиляции тех, кто давно жил в новой стране, поскольку их солидарность и помощь можно было пробудить, только взывая к первичной национальности, общей у них с новоприбывшими. В этом прямо были заинтересованы страны, затопляемые беженцами, но неспособные или не желающие предоставить им непосредственную помощь или право на работу. Во всех таких случаях национальные чувства более старых групп оказывались "одним из главных факторов в успешном устроении беженцев" ( Simpson J. Op. cit. P. 45–46), но, призывая к подобному национальному сознанию и солидарности, принимающие страны, естественно, увеличивали число неассимилированных чужаков. Если взять один особенно интересный случай, то, 10 тысяч итальянских беженцев оказалось достаточно, чтобы отложить на неопределенное время ассимиляцию почти 1 миллиона итальянских иммигрантов во Франции.

Французское правительство, следуя другим западным странам, вводило в 30-е годы возрастающее число ограничений для натурализованных граждан: они отстранялись от некоторых профессий на срок до десяти лет после их натурализации, не имели политических прав и т. д.

См.: Simpson J. Op. cit. P. 289.

Практически любое наказание, определенное ему судебным приговором, покажется малозначительным по сравнению с указом о высылке из страны, отменой разрешения на работу или с декретом о ссылке в лагерь для интернированных. Японец с западного побережья США, находившийся в тюрьме, когда армия выполняла приказ об интернировании всех американцев японского происхождения, не был вынужден спешно избавляться от своей собственности по чрезвычайно низкой цене; он по праву оставался там, где был, обороняемый юристом, блюдущим его интересы; и если ему выпадала удача получить долгий срок, по его отбытии он мог полноправно и мирно вернуться к своему прежнему делу и профессии, даже к профессии вора. Его тюремное заключение гарантировало ему конституционные права, как ничто другое: никакие свидетельства лояльности и никакие обжалования не смогли бы ему помочь, раз его гражданство стало сомнительным.