E. Ножинъ - Правда о Портъ-Артуре Часть I

Ужинъ прошелъ въ какомъ-то приподнято нервномъ состояніи. Все старались быть разговорчивыми и… молчали. Порывались лишнее выпить, и не пили.

Соломоновъ объявилъ, что, если будетъ штурмъ, его батарею въ мигъ раскатаютъ.

– У меня блиндажей нетъ совсемъ. Вместо блиндажей палатки. По летнему времени оно, конечно, пріятно, – но въ бою совсемъ непрактично. Некуда будетъ раненыхъ прятать, да и снаряды не защищены.

Полковникъ Радецкій отечески советовалъ мне вместо моей фуражки съ краснымъ околышемъ надеть стрелковую.

– Осторожность никогда не мешаетъ. Будете отличаться отъ другихъ.

Часамъ къ 9-ти все были готовы. Роты, выстроившись, ожидали на дворе.

Простившись съ подполковникомъ Радецкимъ (я на следующій его увиделъ, онъ совершенно нагимъ лежалъ въ вагоне, но уже мертвый. Все внутренности были выворочены). Мы тронулись въ путь.

Часъ спустя мы первыми заняли окопы.

Тысячи людей ждали противника, тысячи глазъ старались пронизать спускавшуюся завесу ночи. Впереди непріятель. Онъ близокъ. Онъ, если не сейчасъ, то скоро очень скоро пойдетъ на эти окопы, польется целой лавиной на притаившіяся цепи стрелковъ. Все ждали ночного штурма. Но откуда и куда онъ ударитъ?

Узкій перешеекъ, соединяющій Квантунскій полуостровъ съ материкомъ, постепенно заволакивался легкимъ туманомъ. Войска продолжаютъ безшумно занимать первыя и вторыя линіи окоповъ. Шумятъ лишь подходя пулеметы. Устанавливаются въ интервалахъ ракетные станки. Стягиваются прикрытія для батарей. Подходятъ резервы.

Только глубокій резервъ, состоявшій изъ полковъ 40-й дивизіи, тамъ, далеко за Тафашинскими высотами, спитъ. Ему есть еще время отдохнуть и проснуться по первому выстрелу.

Передъ нами, прямо за брустверомъ, узкая полоса Таліенванскаго залива. Впереди за кажущейся стальной поверхностью воды едва чернеетъ берегъ. Какъ ни стараемся что-нибудь разглядеть, какъ ни напрягаемъ зреніе, – только различаемъ чернеющую полосу и больше ровно ничего. Японецъ, быть можетъ, подобрался къ самому берегу, что онъ могъ сделать, не обнаруживъ себя, пользуясь гаоляномъ и шумомъ все усиливавшагося ветра.

Нервы напряжены, каждый звукъ заставляетъ прислушиваться. Сознаешь, что вотъ, вотъ можетъ грянуть выстрелъ, и моментально все оживетъ.

Люди молчатъ и, приткнувшись къ брустверу, зорко глядятъ впередъ.

Въ стороне центра кинчжоуской позиціи раздаются глухіе, редкіе выстрела. Светятъ ракеты. Мелькаетъ слабый светъ маленькаго прожектора. Большой еще не установленъ: въ разобранномъ виде лежитъ онъ въ балке передъ батареей No 5. Поздно привезли!

Въ Киньчжоуской долине началось уже наступленіе на городъ и завязался бой. Его защищали 3 взвода 10-ой роты 5-го полка.

Небо все более и более заволакивалось тучами. Сильный юго-восточный ветеръ, переходя временами въ штормовые порывы, несъ облака пыли.

Надъ Киньчжоу собиралась гроза. Съ юга надвигалась огромная черная туча, низко ползла она, словно какое-то чудище. Становилось все темней; а после постоянныхъ вспышекъ далекой зарницы едва различались ближайшіе предметы.

Наступила полночь.

Простившись съ пограничниками, я отправился на батарею. Поднявшись на Известковую гору, я засталъ командира батареи въ палатке дремавшимъ въ полной походной форме. Мы вышли на батарею. Полная тишина, темень, – только часовые у орудій. Воздухъ чрезмерно насыщенъ электричествомъ. Отдаленный гулъ грома все приближается.

– Ну, и ночь! Видали батарею? Хороша? Даже траверсовъ нетъ. Что будетъ завтра, я не знаю. Но знаю, что умирать безъ пользы досадно.

Ослепительно сверкнула молнія, разъ, другой, – еще, – и сухой трескъ страшныхъ громовыхъ ударовъ посыпался на землю.

Молнія огненными лентами пронизываетъ низко-ползущія облака, разразившіяся, наконецъ, прямо-таки тропическимъ ливнемъ.

Артиллеристы бросились уносить въ палатки снаряды и заряды.

– Ребята, скорей, живо. Подмокнутъ заряды, а ихъ у насъ мало. Живо! Живо!

Люди стремглавъ носились отъ орудій къ палаткамъ и въ несколько минутъ перетащили все.

Мы забрались въ палатку. Дождь лилъ, какъ изъ ведра. Двойныя полотнища избавили насъ отъ душа.

– А ну, какъ японцы воспользуются и поведутъ штурмъ. У меня въ прикрытіи была полурота, теперь остался лишь взводъ. Я положительно не знаю, о чемъ думаютъ наши начальники.

– Что же будетъ завтра у васъ, если японцы поведутъ штурмъ?

– Будетъ то, что я скоро принужденъ буду замолчать. Орудія стоятъ на виду, ихъ быстро выведутъ изъ строя, а если скоро и не выведутъ, я принужденъ буду замолчать за неименіемъ снарядовъ. Все, что я вижу, слышу и переживаю, мне кажется какимъ-то кошмаромъ. Больно и обидно смотреть на все, что творится кругомъ. Я более, чемъ уверенъ, что завтра мы понесемъ жестокое пораженіе не потому, что мы не умеемъ приготовиться къ обороне, а потому, что начальство ничего не хочетъ делать. Нетъ единства. Каждый думаетъ только о томъ, какъ бы сбыть скорей съ рукъ доверенное ему дело, и, Боже сохрани, не дать другому проявить осмысленную деятельность. Смотришь на все это и утешаешь себя лишь однимъ: все, что творится, это не наша вина, но досадно только то, что все вины старшихъ мы будемъ искупать своей жизнью. А умирать то мы сумеемъ!

Къ тремъ часамъ все стихло: дождь прошелъ. На востоке разгоралась заря. Въ подползшей къ громаде Сампсона долине еще бродитъ утренній туманъ и темень ночи, борясь, уступаетъ свету наступающаго дня.

Раннее утро 13-го мая наступило. Все казалось покойно и тихо. Солнце готовилось взойти надъ просыпающейся землей.

Былъ пятый часъ въ начале.

Вдругъ сразу, въ мгновеніе все пробудилось говоромъ стальныхъ истребителей спорящихъ людей.

Теперь другой, огненный дождь полился на землю.

Противникъ еще съ вечера развернувъ свои батареи отъ высотъ, примыкающихъ къ Киньчжоуской бухте до бухты Хиноэзе, открылъ сосредоточенный артиллерійскій огонь, поражая наши укрепленія съ фронта и фланговъ. Со стороны бухты Киньчжоу несколько канонерокъ громили нашъ левый флангъ изъ 10-ти дюймовыхъ орудій.

Началась непрерывная, ни на минуту не смолкавшая канонада.

Съ Известковой батареи открылась редкостная картина: подойдя къ брустверу, где рокотали уже все орудія, то отдельно, то залпами, я увиделъ на всемъ протяженіи перешейка, на темномъ еще фоне громады Сампсона огненныя нити, образовавшія золотистую колыхающуюся сетку, которая исчезла съ первыми лучами взошедшаго солнца. Вместо нея въ ясномъ утреннемъ воздухе рельефно обрисовывались цепь и отдельныя группы беленькихъ облачковъ рвавшихся шрапнелей.