E. Ножинъ - Правда о Портъ-Артуре Часть I

Когда огонь на батарее штабсъ-капитана Баранова дошелъ до крайняго напряженія, когда почти вся прислуга была выведена изъ строя, когда орудія съ высоко поднятыми хоботами умолкали одно за другимъ, когда везде валялись убитые, а раненые уносились еще способными къ передвиженію, но то и дело падавшими подъ градомъ рвущихся снарядовъ, канониръ Петраченко вернулся къ уцелевшему орудію и, управляясь одинъ, выпустилъ последніе снаряды. Покончивъ съ орудіемъ, онъ бежитъ къ оставленнымъ въ овраге тяжелораненымъ, утешаетъ, даетъ пить, помогаетъ санитарамъ выносить ихъ и, доставивъ последняго раненаго въ более безопасное место, возвращается на батарею, беретъ винтовку и, въ какомъ-то остервененіи, бежитъ въ стрелковые окопы, где и остается до общаго отступленія.

На батарее штабсъ-капитана Высокихъ наводчикъ Коваль, сильно раненый, не обращая вниманія на страданія, слегка перевязанный, шатаясь, съ лихорадочнымъ блескомъ въ глазахъ, плетется изъ блиндажа къ своему орудію, заменяетъ только что на глазахъ убитаго наводчика, взбирается на прицельную скамейку, прикладывается и… падаетъ, какъ подкошенный. Очнувшись, взбирается опять, наводитъ орудіе разъ, другой; после третьяго выстрела обращается къ подошедшему командиру штабсъ-капитану Высокихъ и, какъ бы въ бреду говоря:

– Черныя, большія мухи въ глазахъ, ваше высокоблагородіе, не могу,- падаетъ въ предсмертной агоніи.

На Волковской батарее канониру Штандюку перебило ноги, его перевязали, а онъ ползетъ назадъ къ орудію.

– Я хочу стрелять!

Товарищи отнесли въ блиндажъ. Штандюкъ перешелъ въ обморочное состояніе и затихъ. За суетой не заметили, какъ онъ опять подползъ къ самому орудію и началъ въ изступленіи кричать:

– Если не даете стрелять, такъ убейте меня!

А надъ батареями, при неумолкаемомъ грохоте взрывовъ, выстреловъ, дождя визжащихъ осколковъ, камней, песку, стоновъ и криковъ раненыхъ, суетни прислуги, не разсеивается черный, удушливый дымъ рвущихся гранатъ, вызывая своими ядовитыми газами у борющихся съ врагомъ и смертью головокруженіе и изнуряющую рвоту.

Въ полдень позиція окончательно замолчала {Штабсъ-капитанъ Николай Алексеевичъ Высокихъ, сильно раненый, контуженный въ голову, съ ободраннымъ на левомъ плече погономъ, последнимъ оставляетъ батареи вверенной ему артиллеріи (Высокихъ былъ убить 7 августа).}. Всю силу артиллерійскаго огня противникъ перенесъ на окопы, занимаемые стрелками 5-го полка, отражавшими ружейнымъ и пулеметнымъ огнемъ волны штурмующихъ колоннъ. Жалкіе остатки орудійной прислуги начали отходить за Тафашинскія высоты, съ которыхъ временами открывали беглый огонь наши полевыя батареи.

Японцы артистически управляли артиллерійскимъ огнемъ и движеніями штурмующихъ колоннъ съ высоты 75-ой и горы Сампсона.

Съ 12-ти часовъ наступило некоторое затишье. Лишь часть японскихъ батарей истребляла 5-й полкъ, занимавшій окопы.

Въ полдень уже совсемъ стало яснымъ, что позиція, потерявъ жизнеспособность всехъ своихъ батарей, долго держаться не можетъ, если не будутъ влиты въ сильно пострадавшій 5-й полкъ свежія силы.

Только въ часъ дня къ месту боя въ собственномъ поезде прибылъ, наконецъ, где-то скрывавшійся генералъ-лейтенантъ Фокъ.

Въ 1 часъ 30 минутъ артиллерійскій огонь противника усилился и штурмъ возобновился съ новой силой. Пятый полкъ таялъ, защищая вверенную ему позицію.

Четыре полка 4-й дивизіи стояли за Тафашинскими высотами и были безучастными свидетелями боя и истребленія 5-го полка.

Полковникъ Третьяковъ посылаетъ донесеніе за донесеніемъ съ настоятельной просьбой влить хоть два батальона резервовъ.

Но Фокъ знаетъ, что делаетъ. Онъ не даетъ ни взвода.

Генералъ Фокъ знаетъ, что делаетъ. Онъ прибылъ къ месту боя, когда онъ фактически былъ конченъ, встречаетъ идущихъ по тыловымъ дорогамъ артиллеристовъ, измученныхъ десятичасовымъ боемъ.

– Изменники, все назадъ въ окопы. Бери ружья и стреляй!

Люди, нравственно и физически доведенные до полнаго изнеможенія, бредутъ назадъ и съ винтовками въ рукахъ, после ужасовъ, пережитыхъ на своихъ батареяхъ, на которыхъ не было должныхъ укрытій, возвращаются, чтобы умереть подъ градомъ бомбъ и шрапнелей въ окопахъ.

Измученныхъ не способныхъ ужъ къ активному противодействію людей возвращаютъ назадъ, а 16 тысячъ стрелковъ остаются безучастными зрителями форменнаго избіенія 5-го полка.

Но Фокъ знаетъ, что онъ делаетъ. Онъ не можетъ рисковать дивизіей: еще нужно защищать раіонъ и крепость.

Къ тремъ часамъ началъ слабеть и огонь фронтальной батареи поручика Соломонова. Прислуга на ней быстро убываетъ. Бегутъ двое, подносятъ снарядный ящикъ. Взрывъ отъ упавшей бомбы, еще взрывъ ящика, и вместо двухъ молодыхъ артиллеристовъ – безформенная масса. Некогда разбирать кого убило.

Орудія, то залпами, то въ одиночку, гремятъ.

– Первое, выстрелъ!

Орудіе словно въ судорогахъ, откатывается назадъ. Его накатываютъ, суетятся уже, спешатъ. Налево другое орудіе громыхнуло. А вотъ непріятельскій снарядъ угодилъ въ болванку (по распоряженію предусмотрительнаго генерала Фока было поставлено на батарее три болванки. Мы все хотели перехитрить японцевъ, забывая, что орудія не следуетъ обнажать, (болванками японцевъ не испугаешь)– она слетела съ бруствера, къ ней подбегаютъ, съ целью установить. А прислуга у крайняго орудія хохочетъ, досылая зарядъ.- Надъ японцами смеются.

Шрапнель же продолжаетъ рваться надъ батареей, другой наводчикъ уже снятъ съ прицельной скамейки.

Бомбы, по три, по четыре заразъ, рвутся среди площади, занятой батареей, сгущая и такъ невыносимый, ядовитый, тяжелый дымъ, медленно расползающійся. Вотъ уже третье орудіе подбито. Прислуги совсемъ мало осталось. Изъ пехотнаго прикрытія присланы стрелки на подмогу.

– Ваше благородіе, снарядовъ нетъ!

Поручикъ Соломоновъ, не имея ни одного блиндажа, поражаемый стремительнымъ огнемъ, измученный за себя и за людей, которыхъ 3/ 4выбыло изъ строя, отдаетъ приказаніе отойти въ лощину.

Спускаясь, обнаружили, что осталось еще 20 снарядовъ. Быстро вернулись назадъ, наладили оставшееся орудіе и открыли огонь. Съ какимъ-то непонятнымъ покоемъ вела себя горсть измученныхъ людей. Огонь японцевъ усилился, когда они увидели, что умолкнувшая было батарея опять ожила.

Дострелявъ оставшіеся 20 снарядовъ, батарея замолчала. Навсегда.

Люди, очевидно, почувствовали полное презреніе ко всему, что творилось въ продолженіе дня, и теперь, забывъ объ усталости, оставшіеся въ живыхъ приступили къ погребенію еще не, остывшихъ товарищей-героевъ.