E. Ножинъ - Правда о Портъ-Артуре Часть I

Ваши жены, дети и родственники, находясь на отдаленной родине, лишившись своихъ мужей, отцовъ и сыновей, лишившись жизненныхъ средствъ, не получая никакого известія отъ васъ, не имея никакого утешенія, день и ночь безпокоятся о васъ и, находясь въ крайне печальномъ положеніи, всею душою молятся Богу, какъ вопіющій голосъ въ пустыне, о вашемъ спасеніи; некоторыя изъ вашихъ женъ прислали письма въ японскій генеральный штабъ, въ которыхъ оне просили дать сведенія о васъ. Итакъ, вы сражаетесь не для царя и не для отечества, не для своихъ любимыхъ, а для вашихъ жестокихъ и честолюбивыхъ политиковъ. Не сражайтесь даромъ, спасайтесь сами на шаландахъ въ ближайшіе нейтральные порты, всемогушій, вездесущій Богъ дастъ вамъ благодать и благословитъ вашъ поступокъ. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.- Неизменный вашъ другъ.

11 іюля командиръ 40-й роты 26 полка капитанъ Романовъ прислалъ ко мне рядового Сергея Саламатова, переведеннаго приговоромъ суда въ разрядъ штрафованныхъ.

Мне необходимо было съ нимъ побеседовать по поводу разразившагося надъ нимъ несчастія.

Въ Артуре разыгралось за время осады много драмъ, но печальная исторія Сергея Саламатова произвела на меня особенно тяжелое впечатленіе.

Кроме того, во всей этой драме рельефно обрисовалась фигура Стесселя съ его нравственнымъ обличіемъ.

Сергей Саламатовъ пришелъ ко мне въ палатку. Его измученное, бледное лицо ясно выражало те душевныя пытки, которыя ему недавно пришлось перенести.

Я въ общихъ чертахъ зналъ всю его исторію, но мне хотелось выслушать его лично.

Еще въ мае объ этой пытке, устроенной ему Стесселемъ, разсказывалъ мне священникъ церкви при сводномъ госпитале отецъ ?едоръ Скальскій.

Саламатовъ, видимо, недоумевалъ, зачемъ его позвали, нервничалъ и волновался.

Успокоивъ его, я попросилъ разсказать мне все, что пришлось ему пережить съ того момента, какъ его арестовали.

Поверивъ мне, что я не следователь, а только участливо относящійся къ его несчастью человекъ, Саламатовъ началъ очень подробно разсказывать все.

Дело было въ следующемъ.

Задолго еще до объявленія войны, онъ, состоя нарядчикомъ у военнаго инженера, подполковника Крестинскаго, сошелся съ японкой, но жилъ съ ней, не вступая въ бракъ.

Когда неожиданно разразилась гроза, его жена Хару Каваниси, по просьбе Саламатова, не уехала въ Японію, а решила остаться съ мужемъ.

Она была, кажется, единственной японкой въ Артуре.

Въ виду того, что они не были въ законномъ браке, ей необходимо было скрываться отъ всехъ. О ея существованіи въ Артуре зналъ только преданный имъ китаецъ "boi" и десятникъ Лентовскій.

Вначале все шло хорошо. Лентовскій получалъ мзду и опасность ниоткуда не грозила. На боя же тоже можно было положиться вполне.

Лентовскій, зная, что Саламатовъ зарабатываетъ, въ качестве нарядчика, хорошія деньги, время отъ времени увеличивалъ взимаемую мзду. Постепенно аппетитъ разыгрывался, жизнь день ото дня становилась дороже. Въ конце концовъ требованія его стали чрезмерно высокими – Саламатовъ началъ протестовать.

Лентовскій грозилъ раскрытіемъ тайны. Требованія его удовлетворялись, но съ трудомъ.

Наконецъ 19 мая Лентовскій сообщилъ обо всемъ подполковнику Крестинскому, который, призвавъкъ себе Саламатова, сказалъ:

– Я вамъ советую сообщить полиціи.

Саламатовъ, надеясь устроить дело съ последней, ответилъ:

– Я беру на себя все.

– Ужъ очень мне не хотелось разставаться съ ней – пояснилъ мне начавшій опять волноваться Саламатовъ.

– Прихожу домой, жена плачетъ. Говоритъ, что видела во сне, что ее арестовали. Убивается. Успокоивалъ ее, а самъ тому не верю. 21-го ее арестовали. Бой просилъ обождать меня, но околоточный ответилъ, что нужно только японку.

Вернулся 21-го домой, отъ жены записка. Мой бой Тый-Тхенъ плачетъ. Прихожу въ полицейское управленіе, она тамъ. Лица на ней нетъ.

Помощникъ полицмейстера рветъ и мечетъ. "Повесятъ", кричитъ. "Допроса не снимать! Сейчасъ донесу коменданту".

На другой день и меня арестовали.

Сижу въ камере и не знаю, что меня ожидаетъ. Вдругъ вбегаетъ смотритель, къ жене требуетъ. Вхожу – она меня не узнаетъ, а вся страшно трясется. Докторъ тутъ стоитъ, городской докторъ Келпшъ. Сталъ успокаивать, обнялъ ее. Докторъ приказалъ всемъ уйти. Едва ушли – съ ней припадокъ. Я креплюсь, чувствую, что делается и со мной что-то неладное. Наконецъ жена успокоилась. Отвели въ камеру. Часа не прошло – опять требуютъ. Ведутъ къ воротамъ.

Вышелъ, а тамъ Стессель на лошади.

Увиделъ меня – страшно закричалъ:

– Христопродавецъ! Заковать изменника! Приготовить къ смерти! Завтра на Суворовскомъ плацу повесить! Убрать!

Едва перешагнулъ калитку – вернулъ:

– Ты православный? Въ церковь не ходишь? Повесить!

Я хотелъ ему возразить, самъ не знаю что – онъ какъ бросится на меня – думалъ: начнетъ бить – а самъ кричитъ: "Молчать, мерзавецъ, убрать мерзавца!"

На следующій день отецъ ?едоръ Скальскій получилъ отъ благочиннаго военныхъ церквей Квантунской области следующее предписаніе.

Благочинный надъ духовенствомъ военныхъ церквей Квантунской области.

23 Мая 1904 г.

No 104.

Его Благословенію,

Отцу ?едору Скальскому,

Покорнейше прошу Ваше Благословеніе потрудиться причастить сегодня болящаго въ арестномъ доме (полицейская тюрьма), по приказанію генерала Стесселя, выраженному отношеніемъ ко мне отъ представителя арестнаго дома.

У меня нетъ запасныхъ даровъ въ данную минуту – то прошу Васъ обезпечить это дело.

Благочинный,

Священникъ Николай Глаголевъ.

Отецъ ?едоръ Скальскій уклонился отъ этой тяжелой обязанности и, заявивъ, что онъ очень занятъ, указалъ, что полковые священники, части которыхъ расположены на позиціяхъ и на веркахъ крепости, совершенно свободны.

Отецъ Скальскій былъ совершенно правъ, указывая на полковыхъ священниковъ.

Действительно, последніе, живя порознь отъ своихъ полковъ, ровно ничего не делали. На передовыхъ позиціяхъ я виделъ только двухъ священниковъ – 5 и 26 полковъ. Какъ первый, такъ и последній во время боя находились въ сфере огня. Отецъ же Скальскій, на рукахъ котораго было много тяжело раненыхъ, и который такъ любовно къ нимъ относился, действительно былъ очень занятъ.

Обязанность исповедать и причастить Саламатова была возложена на одного изъ полковыхъ священниковъ.

Продолжаю разсказъ Саламатова:

– "Наступилъ уже вечеръ 23 мая. Я ничего не понималъ. Я какъ-то остылъ. Все боялся, что дверь отворится и меня поведутъ – и тутъ начинала голова кружиться. Съ жадностью пилъ воду и все думалъ – никогда такъ много не думалъ – но не о смерти, а о чемъ-то совсемъ другомъ. Да, жену было жалко, до слезъ жалко. Потомъ радостно становилось, что все это только такъ, пройдетъ. Такъ во сне бываетъ – кошмаръ душитъ, и вдругъ сразу легко и светло станетъ.