E. Ножинъ - Правда о Портъ-Артуре Часть I

Роты оправились. Связь возстановлена. Опять окопы заняты. Только вправо впереди две сопочки еще въ рукахъ японцевъ.

Организуется атака этихъ сопочекъ. Ихъ необходимо отобрать. Охотники уже посланы разведать, много ли тамъ японцевъ.

Казалось, что еще несколько усилій – и все будетъ опять благополучно.

Отдано было приказаніе остановить отступленіе. Я поехалъ въ штабъ отряда, чтобы посмотреть, что тамъ творится.

По дороге тоже столпотвореніе вавилонское, хотя уже слегка улегшееся.

Несутъ раненыхъ.

Подъезжая къ штабу, увиделъ скаченныя въ долину орудія батареи Чхейдзе, еще не въ упряжке.

Наконецъ въ штабе.

Артиллеристы сидятъ за столомъ. Тутъ же полковникъ Мехмандаровъ и князь Чхейдзе. Все волнуются.

Науменко у телефона.

Обращаюсь съ вопросомъ къ князю Чхейдзе, почему орудія спущены въ долину.

– Генералъ Кондратенко, проезжая мимо, приказалъ на всякій случай скатить орудія.

Неизвестно было, что творится впереди.

Пошелъ къ Науменко.

Евгеній Николаевичъ въ какомъ-то подавленномъ состояніи. Непрерывно звонитъ – 11-я верста не отвечаетъ (11-я верста – какая злая иронія судьбы!)

– Богъ ихъ знаетъ, не могу добиться фоковскаго штаба, центральная даетъ все, только не то, что нужно.

Наконецъ штабъ отозвался.

– Господи, да что ошалели они, что ли?

Да, да, прошу передать генералу Фоку – твердитъ онъ въ телефонный пріемникъ. – Какъ только сообщитъ, немедленно донесу. Резервъ весь израсходованъ. Все, буквально все влито въ боевую линію. Противникъ форсируетъ. Положительно трудно решить, что делать. Сейчасъ тихо. Кондратенко на месте – оторвавшись отъ телефона въ полголоса ко мне – вы говорите, что сопки еще въ ихъ рукахъ, мы отбираемъ?

– Да. Продолжаетъ…

– … Сопки еще въ ихъ рукахъ. Кондратенко отбираетъ назадъ. Да. По всему фронту тихо. Да, да, батареи сняты съ позицій, да да, нетъ. 10-ти верстный фронтъ – людей мало…

Двухдневный бой утомилъ. Не знаю, выдержатъ ли завтра. Доложите сейчасъ же. Да. Но у васъ на 15 верстъ целая дивизія, у насъ на 10 верстъ меньше двухъ полковъ. Хорошо. Я остаюсь здесь. Пожалуйста, немедленно доложите.- Науменко съ раздраженіемъ бросилъ трубку.

– Боже мой, Боже мой, какая халатность, какое упрямство. Торгуются еще! Люди страшно утомлены. Резервовъ нетъ. Огромная дистанція защищается минимумомъ силъ. Завтра противникъ безусловно насъ погонитъ, наши не выдержатъ. Лучше же предупредить бегство – приготовиться къ отступленію и на разсвете съ боемъ отойти. У насъ уже выбраны аріергардныя позиціи.

Ведь чортъ знаетъ, что будетъ, если насъ погонятъ. Видели, что творилось, когда японцы только въ одномъ месте прорвались, только прорвались и не думали еще преследовать? Не забудьте, что насъ, исключительно насъ теснитъ почти дивизія, при огромномъ количестве артиллеріи. Высокая и Семафорная горы въ ихъ рукахъ. Завтра они насъ начнутъ громить оттуда орудійнымъ, пулеметнымъ и ружейнымъ огнемъ.

Вся Луньвантаньская долина будетъ обстреливаться.

Будетъ нечто ужасное, если войска дрогнутъ и побегутъ. Ихъ тогда ничто не удержитъ, никакія аріергардныя позиціи.

А что значитъ отступать при свете дня – вы видели на Киньчжоу.

Но тогда противникъ не преследовалъ, а что завтра онъ будетъ преследовать – я въ этомъ уверенъ. Но что прикажетъ Стессель и Фокъ, что решитъ Кондратенко?

– Да, Евгеній Николаевичъ, весь вопросъ въ томъ, что решитъ Кондратенко. Но я верю въ него. Я знаю, что онъ не ошибется. Онъ не сделаетъ рокового шага.

– Такъ то оно такъ. А вотъ видите – колеблется. Приказалъ батареямъ спуститься. Вотъ и Скрыдловъ тоже, верно, спустилъ орудія. Приказалъ спустить – а категорическаго приказа объ отступленіи не даетъ. Батареи еще не знаютъ, занять имъ аріергардныя позиціи, или тащить орудія назадъ. Я уверенъ, что вопросъ объ отступленіи имъ не решенъ.

А что мы должны отступить, это вопросъ, должно быть, решенный.

Неужели тамъ, на этой 11-ой версте, ничего не понимаютъ? Эхъ!

Науменко то горячо говорилъ, волновался, то впадалъ въ какое-то безразличное состояніе.

– Пусть делаютъ, какъ хотятъ. Если бы вы знали, какъ трудно служить. Впереди враги, а сами себе мы еще большіе враги. Въ штабе какая-то клоака дрязгъ, подвоховъ, сплетенъ.

Кончится война, верьте, минуты служить не буду. На мой векъ хватитъ. Не нужно мне ничего, хватитъ съ меня. Хочешь – работать, приносить посильную пользу – нельзя, положительно нельзя.

У насъ нужно заниматься политикой – а остальное какъ-нибудь да наладится.

За столомъ шелъ споръ. Одни были за отступленіе, другіе противъ него. Повторилось приблизительно то же самое, что говорилъ Науменко.

Среди собравшихся офицеровъ я заметилъ стрелковаго капитана. Фамиліи его не помню. Видъ у него былъ не то сконфуженный, не то больной.

Оказалось, что въ суматохе во время прорыва его рота куда-то исчезла; при всемъ его желаніи найти, онъ ее не нашелъ и прибылъ къ намъ въ штабъ.

Положимъ, во время начавшагося боя были отступленія. Много стрелковъ, склонныхъ къ улепетыванію, прошмыгнуло въ Артуръ, кто съ ранеными, кто вольнымъ ходомъ, или попряталось въ ближайшихъ лощинахъ за штабомъ – но трудно было предположить, чтобы могла растаять вся рота.

И это не сонъ! Этому были свидетелями все бывшіе въ штабе офицеры.

Жаль, что я не знаю фамиліи этого офицера, а увековечить его имя въ назиданіе потомству не мешало бы.

Такъ я впоследствіи и не узналъ, чемъ кончилъ этотъ злосчастный офицеръ.

Можетъ быть, онъ искупилъ свой подвигъ смертью или, сознавъ свою вину, до конца осады велъ себя героемъ.

Но фактъ остается фактомъ.

Много, очень много я виделъ героевъ, истинныхъ героевъ, но были и такіе типы, которые недостойны были имени офицера.

Я отлично помню слова стрелковъ, говорившихъ иногда съ раздраженіемъ о некоторыхъ своихъ офицерахъ. Они прямо, не стесняясь, заявляли: "Не надо намъ такого-то, сами управимся. Боя нетъ – петухомъ кричитъ, гоголемъ ходитъ, куражится надъ нами – а какъ пульки засвистали, нужно въ атаку итти впереди – шалишь, на попятный идетъ".

Я всегда избегалъ долгихъ и интимныхъ разговоровъ съ солдатами (исключительно изъ боязни, сознаюсь совершенно откровенно, что меня могли заподозрить, а то и прямо обвинить въ агитаціи и лишить возможности наблюдать, а горизонтъ моихъ наблюденій былъ очень широкъ) – темъ не менее, чуть заведешь съ ними безъ офицеровъ разговоръ – непременно сведутъ речь на своихъ трусливыхъ начальниковъ.

Да, къ сожаленію, такіе были.

Внимательно наблюдая за офицерами въ боевой обстановке, я пришелъ къ непреложному убежденію, что большинство лицъ, склонныхъ пристально, ласково, подобострастно смотреть въ очи начальства, выражая своимъ взглядомъ полную готовность не только разъ умереть во имя долга, но, если бы можно было, то и два раза,- за его спиной по-скотски обращались съ нижними чинами, заставляли ихъ поститься передъ всегда возможной смертью и принимали самыя энергичныя меры къ тому, чтобы умереть только разъ и какъ можно позже.