Сергей Цветков - Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега

Но в таком случае какую же цель преследовал автор русского сказания? Думается, что ответ на этот вопрос кроется в эпизоде с «банным мытьем». Вряд ли он присутствовал в моравской легенде о хождении Андрея по Дунаю. Возможно, рассказ о славянской бане, всегда приводившей в изумление иностранцев, содержался в отчете «солунских братьев» об их моравской миссии. Существование такого документа, представленного ими Ватикану или Константинопольскому патриархату, можно предполагать с большой долей вероятия: именно оттуда должен был перекочевать в нашу летопись «уснияный квас»; не исключено также, что в этом отчете фигурировал какой-нибудь среднедунайский Новгород. (В связи с этим предположением обращаю внимание читателя на область в современной Венгрии — Ноград, лежащую в настоящем «банном» окружении: Рудабанья, Цинобаня, Ловинобаня, Банска-Бистрица, Банска-Штьявница, Татабанья. Похоже, что здешние «новгородцы», были известны как отчаянные парильщики, или, точнее, любители горячих ванн, так как названия данных городов, скорее всего, связаны с наличием в этих местах горячих источников — «бань».) Во всяком случае, Житие Константина и Мефодия свидетельствует, что во время почти двухлетнего пребывания в Риме братьям неоднократно приходилось рассказывать об обычаях крещенных ими народов любознательным римлянам, реакцию которых на услышанное запечатлело русское сказание: «и се слышавше дивляхуся». Но трудно указать причины, которые могли бы побудить составителей моравского сказания о хождении Андрея соединить банный эпизод с именем апостола. Их слияние, скорее всего, произошло уже в русской версии сказания. Причем нельзя не заметить, что летописный рассказ пронизан глубокой иронией. Автор русского сказания явно хотел посмеяться над кем-то. Конечно, объектом насмешки не мог быть апостол. Тогда кто?

Эпизод с новгородскими банями имеет бросающуюся в глаза параллель с «банным анекдотом» из «Истории Ливонии» Дионисия Фабрициуса (XVI в.). Речь там идет об одном забавном происшествии, будто бы имевшем место в XIII в. в католической обители в Фалькенау под Дерптом. Местные монахи потребовали у папы увеличить причитающееся им содержание, так как, по их словам, они столь ревностно служили Господу, что изнуряли себя «сверхзаконными» аскетическими упражнениями, не предусмотренными уставом. Из Рима в Фалькенау отправился посол, чтобы разузнать, в чем дело. Прибыв на место, он стал очевидцем того, как монахи, во одоление плотских страстей, запирались в помещении, где в страшной жаре хлестали себя прутьями, а потом окатывались ледяной водой. Итальянец нашел, что такой образ жизни невозможен и неслыхан между людьми. По его докладу папа приплатил нечто монастырю.

Взятая вне исторического контекста, эта история выглядит просто веселым фаблио, плодом ренессансного остроумия. Но легковерие посла-итальянца, а заодно и папы, становится понятным, если вспомнить, что XIII в. был эпохой расцвета движения флагеллантов, «бичующихся» (от лат. flagellare — «хлестать, сечь, бить»). Практика флагелланства бытовала в Римской церкви задолго до этого времени. При Карле Великом самоистязанием прославился святой Вильгельм, герцог Аквитанский; в X в. на этом поприще рьяно подвизался святой Ромуальд. Теоретическую основу под эту форму аскетизма подвел в XI в. Петр Дамиани в своем трактате «Похвала бичам». Душеполезность бичевания и самобичевания проистекала из следующих положений: 1) это подражание Христу; 2) деяние для обретения мученического венца; 3) способ умерщвления грешной плоти; 4) способ искупления грехов.

Под влиянием этих наставлений священники и монахи принялись ревностно истязать себя и своих прихожан во славу Божию. Со второй половины XIII в. движение флагеллантов приняло размеры общественного умопомешательства. В 1260 г. в чудодейственную спасительность этого средства уверовали разом десятки, сотни тысяч людей; с этого времени в течение нескольких столетий процессии флагеллантов стали обычным явлением на дорогах Италии, Франции, Германии, Фландрии, Моравии, Венгрии и Польши. Изуверские настроения не затронули только Англию и Русь. Комедия с банным истязанием перед лицом папского посла, рассмотренная под этим углом зрения, приобретает черты скрытого протеста против религиозного фанатизма, одобренного и поддержанного Римом.

И вот тут мы, похоже, приближаемся к разгадке необычного сюжета русского сказания о хождении апостола Андрея. Главный акцент в нем, как легко убедиться, приходится на посещение апостолом новгородских бань и последующий рассказ об этом событии римлянам, причем «римский отчет» Андрея ограничивается одними банями, о великом будущем Киева нет ни слова. Обыгрывание темы «мученья» и «мовенья» выглядит, таким образом, неприкрытой насмешкой, но не над новгородцами, как думали многие исследователи, а над неуместным аскетическим усердием «латынян». А то обстоятельство, что эта насмешка оказывалась вложенной в уста самому апостолу, первому из учеников Христа и старшему брату Петра, подчеркивало превосходство славян, русских над «немцами» и — поскольку обычай в то время был неотделим от обряда — в целом православия над католичеством. Следовательно, русское сказание о хождении апостола Андрея несет в себе ту же смысловую нагрузку, что и многочисленные летописные инвективы против злого «латынского закона».

Для датировки русского сказания небезынтересен тот факт, что в 1233 г. великий князь Владимир Рюрикович изгнал из Киева доминиканцев. Между тем именно этот орден наиболее ревностно придерживался теории и практики флагелланства. Характерно, что и монастырь в Фалькенау, с которым связан «банный анекдот» Фабрициуса, принадлежал доминиканцам.

Итак, путем «из грек в варяги» апостола отправил русский книжник, один из редакторов «Повести временных лет», живший, по всей вероятности, во второй половине XIII в. Какое это имеет отношение к реальному пути «из варяг в греки»? Самое непосредственное. Дело в том, что ни в каком другом средневековом источнике этот путь не описан. И более того, хождение по нему апостола Андрея — как мы успели убедиться, сомнительное во всех смыслах — на сегодняшний день является единственным подтверждением его существования. Это может показаться невероятным, но тем не менее дело обстоит именно так.

Прежде всего о пути «из варяг в греки» молчат скандинавские источники, что признают даже те ученые, которые не сомневаются в реальности волховско-днепровского маршрута [129]. Ничего не знают о нем и арабские географы и историки, сообщающие только о некоей Русской или Славянской реке, чьи истоки граничат с Морем мрака и страной Иаджуджа и Маджуджа (Гога и Магога), то есть с Балтийским морем и Северным Уралом. Но на роль этой реки может претендовать отнюдь не Днепр, а Дон или Волга, так что в арабских известиях мы видим смутные очертания Балтийско-Волжского пути.