Сергей Цветков - Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега

Из приморского малоазийского города Синопа Андрей приходит в крымскую Корсунь (Херсонес Таврический). Здесь, узнав, что рядом находится устье Днепра, он довольно неожиданно «всхоте пойти в Рим». Случайно («по приключаю») апостол останавливается на ночлег на берегу Днепра, где позже суждено было возникнуть Киеву. «Заутра встав», он пророчествует своим ученикам о будущем величии Киева, осененного Божией благодатью, поднимается на «горы сия», благословляет их и воздвигает на этом месте крест. Затем он продолжает свой путь до Новгорода, где становится изумленным свидетелем банного самоистязания новгородцев: «Како ся моют и хвощутся… едва вылезуть еле живы; и обольются водою студеною, и тако оживут; и тако творят по вся дни, не мучимые никемже, но сами ся мучают…» Добравшись до Рима, он рассказывает об этом поразившем его обычае, и римляне «слышавше дивляхуся». После этого апостол без всяких приключений возвращается в Синоп.

Выше мы имели случай остановиться на легендарности известий о пребывании апостола Андрея в Скифии и уж тем более в северных областях Русской земли. Но и без этих соображений сказание о хождении Андрея на Русь смущало исследователей, в том числе историков Церкви, прежде всего своей очевидной нелепостью с точки зрения географии. «Посылать апостола из Корсуни в Рим помянутым путем, — писал Е.Е. Голубинский, — есть одно и то же, что посылать кого-нибудь из Москвы в Петербург путем на Архангельск [124].

Прояснить этот вопрос помогает одна деталь в древнейших текстах сказания, где Днепр наперекор географии втекает в Черное море тремя устьями («жерелами»). Должное внимание к себе со стороны историков она привлекла совсем недавно. «Факт этот в высшей степени примечателен, — замечает А.Л. Никитин, — поскольку исключает возможность отнести его на счет ошибочной правки редакторов и переписчиков, ибо реальный Днепр в исторически обозримое (голоценовое) время неизменно впадал в Черное море одним устьем с Южным Бугом, образуя общий Буго-Днепровский лиман. Последнее обстоятельство было хорошо известно на Руси и даже заставило монаха Лаврентия в процессе переписки текста ПВЛ (имеется в виду Лаврентьевский список «Повести временных лет». — С. Ц.) соответственно изменить «тремя жерелы» (Ипатьевского списка. — С. Ц.)… на «жерелом»… Наоборот, у Дуная, при столь же неизменном наличии семи рукавов дельты, по традиции указываются только три важнейшие — Килийское, Сулинское и св. Георгия» [125].

Из этого любопытного наблюдения ученый делает вывод, что «перед нами яркий пример укоренения на русской историографической почве уже существовавшего произведения, обладавшего, кроме агиографического, еще и географическим содержанием — указанием на традиционный путь «из варяг в греки» по Дунаю, который русским летописцем был перенесен на Днепр, исказив историко-географическую перспективу и внеся смятение в умы позднейших исследователей» [126]. Иначе говоря, в основе русского сказания о хождении Андрея по Днепру и Волхову лежит более древнее сказание о хождении апостола по Дунаю.

К такому неожиданному заключению есть все основания.

В эпоху Римской империи основной торговый путь, связывавший европейские Восток и Запад, Север и Юг, пролегал вдоль Дуная. Торговые караваны двигались по нему посуху, придерживаясь дунайского «лимеса» (пограничной линии крепостей на правобережье Дуная, соединенных между собой превосходными мощеными дорогами), ибо люди античности вообще предпочитали сухопутные путешествия превратностям плавания, на которое они отваживались только в случае крайней необходимости.

Массовые варварские вторжения на Балканы во времена Великого переселения народов сделали этот путь небезопасным, а оседание на дунайских берегах славян и тюрок-булгар и вовсе перекрыло на добрых два столетия всякое сообщение между Константинополем и Римом. Ситуация стала меняться только в 60—70-х гг. IX в. в связи с крещением Болгарского царства и Великоморавского княжества. Христианский мир с восторгом воспринял восстановление древней магистрали, связующей обе бывших части империи. Письмо папы Николая I к реймскому архиепископу Хинкмару, относящееся к этому времени, полно восхвалений Божественной милости, благодаря которой снова стало возможным сообщение между Римом и Византией. С не меньшим энтузиазмом обсуждалась эта новость в Константинополе.

Знание этих историко-географических реалий второй половины IX в. позволяет понять, что заставило апостола Андрея из русского сказания предпринять никак не мотивированное и противоречащее здравому смыслу путешествие из Корсуни в Рим через Варяжское море. На самом деле летописец всего лишь перелицевал на русский лад какую-то легенду о путешествии Андрея из Византии в Рим по Дунаю, возникшую под впечатлением, так сказать, географического воссоединения Восточной и Западной церквей. Непосредственным источником, откуда автор русского сказания почерпнул идею об отождествлении Дуная с Днепром, с известной долей вероятия могло быть одно сочинение из круга «андреевской» литературы «О двенадцати апостолах: где каждый из них проповедовал и где скончался», в котором среди земель, исхоженных апостолом Андреем, указана при дунайская Фракия. Дело в том, что именно там, неподалеку от дунайских «жерел», находился еще один Херсонес, и имеются все основания предполагать, что именно этот, фракийский, а не крымский, Херсонес фигурировал в первоначальном варианте сказания.

Но сама первоначальная легенда о путешествии Андрея по Дунаю в Рим, легшая в основу русского сказания, возникла, скорее всего, не у греков, а у славян Подунавья. На это указывает редкий термин, сохранившийся в Лаврентьевском списке «Повести временных лет», — «квас уснияный», которым новгородцы, по словам апостола, обливались в бане. Слово «уснияный» имеет соответствия только в словенском (usnje) и старочешском (usne) языках в значении кожа, сыворотка, употребляемая при обработке кож, или, может быть, щелок [127]. Таким образом, в приложении к банной жидкости оно обозначает дубильный квас [128], а облитые им «новгородцы» русского сказания претерпевают неожиданную метаморфозу, превращаясь в дунайских мораван.

Все эти обстоятельства дают возможность указать на ту группу людей, в чьем кругу, скорее всего, зародилось и получило литературное воплощение сказание о хождении апостола Андрея по Дунаю. Это — литературно-ученый кружок «солунских братьев», Константина (Кирилла) и Мефодия. Имеется немало свидетельств тому, что миссионерская деятельность славянских первоучителей воспринималась их ближайшим окружением как прямое продолжение апостольского служения Андрея. Автор канона «первому Христову слу (послу, апостолу)» Наум Охридский, один из членов кирилло-мефодиевского кружка, все свое сочинение, по сути, построил на сопоставлении духовного подвига Андрея и равноапостольных братьев. В связи с этим следует обратить внимание на необычную роль, отведенную апостолу Скифии в русском сказании. Андрей представлен там простым путешественником, наблюдателем чужих обычаев; вся его духовная миссия исчерпывается предсказанием о грядущем процветании христианства в Русской земле. Это странное поведение апостола тревожило древнерусских книжников. Преподобный Иосиф Волоцкий даже открыто ставил вопрос: почему апостол Андрей не проповедовал христианства в Русской земле? И отвечал так: «Возбранен бысть от Святого Духа». Надо полагать, что русское сказание копировало поведение апостола из моравской легенды, которое имело вполне конкретный и ясный смысл. Отказ Андрея от проповеди на берегах Дуная еще теснее связывал апостола с миссионерской деятельностью Константина и Мефодия, которые, таким образом, выступали его духовными наследниками, завершителями его дела. Древнерусский книжник, заимствовавший и переработавший старое моравское предание, неосторожно выронил из него саму его суть, из-за чего хождение Андрея по Русской земле не было напрямую соотнесено с последующей просветительской деятельностью княгини Ольги и князя Владимира.