Марк Азов - Визит Джалиты

Тут его кто-то поймал за ногу:

- Далеко собрался?

- Это вы, господин Гарбузенко?

- Что за привычка спрашивать, когда надо отвечать? Гражданская война кончилась, я лег себе под заборчиком отдыхать, а ты на меня сверху падаешь. Что? Ворота забыли проделать в заборе?

- Ну... я... чтоб офицер не увидел. Подумает - бегу доносить...

- А ты разве не доносить?

- Не-а... Только в лавочку за табачком.

- А кто курит? Ты - нет. Мария Станиславовна?

- Ну, офицер же.

- И ты по секрету от него бегаешь ему же за табачком?

Гарбузенко постукал себя по животу костяшками пальцев: звук был такой, будто он стучит в дверь.

- Что у вас там?

- Гроб с музыкой, - распахнув бушлат, Гарбузенко показал маузер в деревянной кобуре. - Ну? Будем говорить... или слухать музыку?

- В город шел, в этот... красный ревком.

- Ну я - ревком. Слухаю вас.

Гриша даже не удивился. Наоборот, только теперь все стало на свои места. Значит, человек, с которым он плыл на "Джалите", действительно не был греком Михалокопулосом, это был болгарский коммунист Райко Христов, и запонки с якорьками, которые он перед смертью успел передать Грише, послужили паролем для Гарбузенко, который тоже не контрабандист, не налетчик, а возглавляет здешний подпольный ревком.

Гриша затарахтел, как пулемет:

- Коля доведался, что офицеры тут прячут продукты, а докторша брякнула Дубцову. Они их убьют. И пацана и докторшу!

Гарбузенко посмотрел на Гришу так, как будто перед ним был несмышленыш, который опрокинул банку с вареньем и прилип к табуретке.

- А для чего я тут сижу? По-твоему, я к этому забору приставлен, чтоб его подпирать? (Гриша не знал, что на это ответить.) Ну чего глазами блымаешь? Никто никого не убьет. Стрелять в санатории запрещено строжайшим образом. Там же дети!

Гарбузенко сложил табуреточкой руки, чтобы подсадить Гришу обратно на забор. Но Гриша не спешил ею воспользоваться:

- Обратно я не пойду. Меня докторша выгнала...

- Я тебе не пойду! И что значит - выгнала? А кто будет пацанву кормить? Наши товарищи говорят - невозможно улежать в секрете, так смачно пахнет от твоей кухни.

Грише понравился такой разговор.

"Теперь или никогда", - подумал он и начал издалека:

- Господин!.. Пардон, сорвалось... товарищ Гарбузенко! Если вы правда ревком...

Гарбузенко положил руку на маузер:

- Вам предъявлен мандат.

- Еще раз пардон! Просьба к вам, извините, конечно, за нахальство. Дело в том, что у меня там в заграницах, за неимением другой работы, талант открылся до коммерции.

- У нас за такие таланты показывают небо в клеточку.

- Жаль. Тут как-то... ну, родным, что ли, пахнет. Даже от вашего маузера, товарищ Гарбузенко, теплом тянет, как от печки в деревне. А там... там даже коммерция не по мне, скучная какая-то, все под себя гребут. Здесь я хоть пацанят накормил супчиком, а там что? Сам нажрался - и на бок?

- Короче! Чего ты хочешь?

- Можно, я останусь сестрой-хозяйкой?

- Да хоть тетей, - согласился Гарбузенко и вновь подставил Грише скамеечку из рук. - Лезь домой и сиди там тихо, не рыпайся - вот и вся резолюция.

ПОЯВЛЕНИЕ НОВЫХ ЛИЦ

У крыльца санатория остановилась пролетка. Лошадьми правил красноармеец в остроконечном шлеме. С пролетки сошел человек в длинной кавалерийской шинели с "разговорами" - нашивками малинового сукна поперек груди - и в фуражке с красной звездой. На тонком ремешке, переброшенном через плечо, висела кобура с наганом. Взбежав на крыльцо, приезжий снял фуражку, и на плечи шинели хлынула волна блестящих черных волос. Военный оказался женщиной.

Дети, окружив пролетку, смотрели, как красноармеец-повозочный оглаживает разгоряченных лошадей.

- Ведерко будет? - спросил он ребятишек. - Коней напоить.

- Будет, если сестра-хозяйка разрешит, - сказала Олюня.

- А что, вредная тетка? - спросил красноармеец.

Все засмеялись. Олюня побежала за ведром, остальные, как по команде, повернулись к веранде. С крыльца спускалась Мария Станиславовна в сопровождении приехавшей "комиссарши", как ее окрестили все.

- Я вас не понимаю, гражданка Забродская, - говорила она Марии Станиславовне, - отказываюсь понимать. Я представитель продовольственного и медицинского отдела Крымревкома. Надеюсь, у вас не вызывает сомнений мой мандат? Вот... "выдан товарищ Тихомировой..."

- Зачем мне мандат? Я вам верю. Но сейчас не так-то просто поднять истории болезни. Я всю регистратуру спрятала под старой рухлядью. Контрразведка интересовалась.

- То была белая контрразведка. Они не собирались кормить ваших больных. А мы для снабжения санатория продовольствием должны определить, сколько детей здесь будет завтра.

- Надеюсь, столько, сколько сегодня?

- Это решать будем мы.

У Марии Станиславовны задрожали губы.

- Подождите, - сказала она, - я попробую отыскать истории болезни.

Она вернулась в дом, а к Тихомировой подошел Сережа - основательный десятилетний человек:

- У вас звезда настоящая?

- А какая же?

- И у меня такая. Батяня подарил. А они говорят, не настоящая.

Тихомирова надела ему на голову свою фуражку:

- Герой!

Фуражка накрыла героя до подбородка. Вокруг захохотали.

Сережа сбросил фуражку. Она упала. Тихомирова подняла, отряхнула и пошла по парку, разглядывая клумбы, статуи, вазы на постаментах...

Тем временем Мария добралась до винтовой лестницы, ведущей в мезонин. Именно там, под полом мезонина, была спрятана ее канцелярия...

Но что она скажет Дубцову? Ведь Гуров оказался прав в своих предсказаниях: новые власти намерены сами определять, кого из детей они оставят в санатории, а кого...

Мария остановилась - Дубцова не было. Комнатушка с покатым потолком оказалась пустой, на подоконнике лежало брошенное полотенце. Вопреки своей хваленой флотской аккуратности, Виля не повесил его на крючок. Спешил. Люди с красными звездами его спугнули. Кусая губы, чтобы не расплакаться, Мария стала поднимать "хитрые" доски пола. Те самые, которые полупьяный плотник забыл прибить при ремонте дачи. Мария еще в детстве устроила здесь свой тайник. Прятала, чтоб над ней не смеялись, дневники, потом кое-какие письма, вырезки из статей Дубцова в сборниках географического общества... И вот теперь истории болезни, где написано не только кто чем болен, но и кто чей сын, чья дочь...

Доставая из-под пола запылившиеся папки, Мария перепачкалась, а увидев в зеркале умывальника свое лицо, покрасневшее, со вспухшими, искусанными губами, заплаканными глазами, расстроилась еще больше. Предстать перед этой Тихомировой в таком жалком виде? Никогда! Мария быстро ополоснула лицо под умывальником, вытерла полотенцем, которое валялось на подоконнике, и по привычке повесила полотенце на место, возле умывальника...