М Ройзман - Все, что помню о Есенине

Однажды, в начале зимы 1920 года, Борис Николаевич пришел днем в клуб поэтов пообедать и сказал, что ему хочется посмотреть поэтические сборники, вышедшие во время мировой войны и после революции. Очевидно, он полагал, что в нашем клубе есть библиотека, но у нас ее не было. В то время я покупал все книги поэтов, которые выходили в свет, и сказал, что могу их показать. Андрей Белый пошел ко мне.

Я выложил на стол пачку сборников, он стал просматривать их и давать некоторым свою оценку. Помню, от него досталось многим книгам, особенно, "Салону поэтов" (Весенний салон поэтов. М., "Зерна". 1918.).

Когда ему попался на глаза сборник стихов Есенина, он зажал книгу между руками, поднял перед собой и сказал:

- Вот певец! Вот поэт! У него свой путь! Я жду от него многого! Он будет великим русским поэтом!

В лавке "Дворца" я купил для себя несколько портретов известных поэтов. Я показал их Борису Николаевичу.

{210} Он взял свой портрет, воспроизведенный с рисунка художника Л. Бакста, и сделал трогательную надпись.

Вот между портретами Блока и Белого по желанию Сергея я повесил его портрет, и там он висит более полувека.

22

Двойник секретаря Моссовета. У Всеволода Иванова. "Вольнодумец" Есенина. Розыгрыш: Эмиль Кроткий - Есенин

Зимой 1924 года я шагал вверх по вздувшейся снежными сугробами Тверской. Бойкие бабенки в шерстяных платках и дамочки в облезших меховых куртках и шапках торговали горячими пирожками с урюком, конфетами, сделанными из кофейной гущи и сахарина, вездесущей пшенной сваренной на воде кашей - увы! с маргарином.

Работали частные магазинчики - парфюмерные, галантерейные, и юркие представители нэпа - эти калифы на час! - выглядывали из дверей, не идет ли с портфелем грозный фининспектор. Наискосок от Московского Совета предприимчивый Щукин драл с горожан за свою "фасонную" обувь не три шкуры, а три червонца, что было куда невыносимей. В окнах магазинов, кафе, на афишных тумбах, как и в газетах, Яков Рацер в самодельных стихах расхваливал свой уголек, Функ волшебную пасту для обуви, а Глик - химические снадобья против тараканов, клопов и мышей. Повсюду висел красный картонный круг ГУМа с зазывным объявлением: "Все для всех!" Покупатели приглашались на праздничный базар. Большие плакаты конторы "Кино-Москва" сообщали, что прибыло 100 000 метров разных новых картин. Ближайшие выпуски на экраны: "Любовница Развольского" с участием Мозжухина и Лысенко, "Карусель жизни" с участием Полы гри, "Скорбь бесконечная" с участием В. Максимова, "Доктор Мабузо", 2 серии, "Человек без имени (6 000 000 долларов), 6 серий.

"Мастфор" (мастерская H. M. Фореггера, Арбат, 7) объявляла о премьере спектакля "Воровка детей". Петербургский эксцентрический театр (Фекс) о "Женитьбе" Н. В. Гоголя с партерными акробатами, шансонетками, рупором в публику и гопаком...

{211} На углу Брюсовского переулка я встретил Есенина, он был в своей знаменитой шубе с бобровым воротником, в шапке с черной плюшевой тульей, опоясанной полоской такого же меха с сединкой. Он уже хлопотал об издании журнала "Вольнодумец" и рассказал о своих хождениях по мукам. Я же сообщил ему о вчерашнем происшествии в клубе Союза поэтов.

Я, заведующий клубом, пришел туда днем, чтобы выдать нуждающимся поэтам талоны на бесплатные обеды и ужины, и заметил, что официанты носятся с нагруженными закуской подносами, и дирижирует ими наш метрдотель в черном смокинге, белом галстуке. Мне объяснили, что в столовой находится секретарь Московского Совета Музы?ка с компанией. Ему накрыли стол в комнате президиума, подают на тарелках праздничного сервиза, и готовит сам шеф-повар Иван Пантелеевич. Верно, в клуб поэтов заходили на выступления крупных мастеров или па злободневные диспуты некоторые члены правительства, но каждый раз об этом предупреждали по телефону.

Мне приходилось по делам Союза поэтов бывать в Моссовете с И. А. Аксеновым и по делам Ордена имажинистов с Шершеневичем, Есениным и Мариенгофом. Помню, как-то раз я при Есенине звонил по телефону Музыке, а он не отвечал. Сергей сказал:

- Молчит музы?ка боевая!

Я постучал в кабинет президиума и, раскрыв дверь, вошел. В кабинете действительно сидел Музы?ка. Я уже хотел поздороваться с ним, но он, поднявшись со стула, сказал рокочущим басом:

- Здесь занято!

По голосу я сразу понял, что это не Музы?ка. Но до чего же похож - просто двойник. Понятно, что его легко приняли за секретаря Моссовета, особенно те, которые не видели и не слышали настоящего Музы?ку. Я объяснил клиенту, что произошло. Он ответил, что ни сам себя, ни кто-либо из официантов не называл его Музы?кой. Он сказал свое имя, отчество, фамилию, заявил, что он подрядчик, работает в Сибири по строительству и приехал за цементом а, главное, за гвоздями...

Вес это я подробней, чем здесь, рассказал Есенину, а он, шагая рядом, то и дело искоса поглядывал на меня. Когда я закончил, Сергей спросил, не знаю ли я, на чем {212} обычно ездит секретарь Моссовета. Я объяснил, что не раз видел его проезжающим мимо в высокой пролетке, в которую был запряжен серый рысак.

- Мать честная! - воскликнул Есенин.- В четверг я шел с Пильняком по Кузнецкому, видим, едет Музы?ка. На вороном!

- Портфель большой, светло-желтый?

- Да! Поставил его ребром на колени.

- Значит, сибиряк-подрядчик!

- Мы сняли шапки, а он, сукин сын, еще нам рукой помахал...

Когда мы подошли к Тверскому бульвару, Сергей предложил мне зайти с ним к живущему поблизости Всеволоду Иванову, но я объяснил, что иду на заседание в Дом Герцена.

- Рассказ "Дите" читал? - воскликнул Есенин и с явным удовольствием произнес: - "Тропы вы, тропы козьи! Пески вы, пески горькие!.."

Он сказал, что видел школьную доску, на которой Всеволод пишет свои вещи. В те годы многие писали на оберточной бумаге, на картоне, на завалявшихся обоях. А вместо обоев оклеивали комнаты обесцененными коричневыми и зелеными керенками; некоторые даже делали из этих денег обложки для своих сборников стихов. Но меня удивило, что у такого писателя, как Всеволод Иванов, нет хорошей бумаги для работы. Сергей с жаром объяснил, что крупно написанная строка зажимается между двумя бортами классной доски, как тисками, и, перенесенная на бумагу, до предела лапидарна...

Всеволод Иванов жил по левую сторону бульвара, напротив Дома Герцена, в полуподвальной трехкомнатной квартире, в окна которой редко заглядывало солнце. Если можно так назвать, его "кабинет" был оклеен светлыми, купленными по дорогой цене на Сухаревке обоями. Полуподвал, как и все подобные помещения, отличался сыростью, и она выступала сквозь обои противными пятнами. В комнате топилась печка, два стула были завалены рукописями, сесть было негде. Хозяин принес нам из соседней комнаты стулья и признался, что капитальный ремонт полуподвала, малярные работы, печи, дрова сожрали все деньги, и купить мебель, да еще по спекулятивным ценам, не на что.