М Ройзман - Все, что помню о Есенине

{220} Сергей хохотал до упаду.

- Вот стервец! Лихо! - и, переводя дыхание, спросил: - Как бы дознаться, кто это написал?

Мы долго прикидывали, как это сделать. Наверно, писал кто-нибудь из знающих Есенина людей, может быть, посетитель "Стойла" или клуба Союза поэтов. Сергей своим поведением должен ввести в заблуждение автора письма: его, Есенина, обуял страх! И вот Есенин в присутствии знакомых, особенно поэтов, стал говорить, что ему прислали письмо, в котором грозят, что десять человек нападут на него и похитят. Эта игра продолжалась полторы недели, и мы уже начали терять надежду, что она приведет к цели. Как вдруг дежуривший в клубе поэтов мой помощник Гурий Окский сказал, что сидел в комнате президиума, когда туда вошла поэтесса Елизавета Стырская и попросила разрешения позвонить по телефону. Он не знает, с кем она говорила, но, между прочим, со смехом сказала: "Есенин все еще боится, что его похитят, завел себе револьвер и ходит с ним днем и ночью". Стырская была женой поэта-сатирика Эмилия Кроткого (Эммануила Германа). Эмиль был в отличных отношениях с Есениным и, как известно, славился своим остроумием;

Но ведь Стырская могла все слышать от кого-нибудь о розыгрыше Есенина. Надо было проверить. Увидев в "Стойле" Эмиля Кроткого, я сел напротив него и стал обедать. Эмиль спросил, что я пишу. Ответив, что начал писать из древнееврейской жизни: "Любовь кенитянки" (так и было), я подосадовал, что не понимаю некоторые места в Агаде (Легенды, притчи, афоризмы, встречающиеся в палестинском вавилонском талмудах.). (Так не было.)

Кроткий посоветовал обратиться к знатоку языка артисту К. из студии "Габима".

Помнится, в то время я уже напечатал рецензию о первой пьесе "Гадибук", поставленной в этой студии, знал ее главу - Цемаха, некоторых актеров. Мне не стоило большого труда познакомиться с артистом К. Я сказал, что меня направил к нему Эмиль Кроткий, который учился у него древнееврейскому языку. Отрицая, К. покачал головой: он по просьбе Кроткого только составил юмористическое письмо по поводу покаяния! Все стало ясно, и я об этом рассказал Есенину.

Как же расквитался он с Эмилем? Вместе с Всеволодом {221} Ивановым он поехал к одному своему поклоннику, работнику большого государственного склада, и попросил его продать с доставкой на дом бочку керосина. Часа через два ее привезли на Страстную площадь к дому No 4, подняли наверх и поставили возле двери квартиры, где жил Эмиль Кроткий. Есенин позвонил, вместе с Ивановым вошел в квартиру, объяснив Кроткому и Стырской, что решил по пути нанести им короткий визит. В это время раздался сильный стук в дверь: это была соседка, член домкома, которая возмущалась, что Кроткий поставил возле двери бочку керосина. Кроткий и Стырская вместе с гостями вышли на лестничную клетку. Окна были замазаны и утеплены, убийственный запах керосина разносился по всему парадному. У Кроткого глаза полезли на лоб, у Стырской, рыхлой, полной женщины, поднялась икота.

- Кто же поставил бочку? - выдавила она из себя.- Пожарная охрана с нас шкуру сдерет!

- Где найдешь людей, которые скатили бы эту бочку вниз? - волновался Кроткий.

- О чем ты беспокоишься, Эмиль? - успокоил его Есенин.- Позови твоих десять здоровяков - служек, они ее вмиг уберут!..

Об этом рассказал мне сам Кроткий. Желая избавиться от бочки керосина, он звонил по телефону в "Стойло", в клуб поэтов, а потом мне домой.

Позвонив заведующему столовой в клуб поэтов, я спросил, сколько наших служащих живут за чертой Москвы и пользуются керосином. Он ответил, что наберется десяток, а потом многие вообще готовят пищу на керосинках. Я объяснил, где находится бочка керосина. Вечером заведующий сказал мне, что служащие столовой "ликвидировали" и керосин, и бочку...

Когда в "Стойле" я рассказал Есенину, как спасал Эмиля Кроткого от бочки с керосином, Сергей пришел в веселое настроение:

- Ага, получил сдачи,- говорил он, хлопая себя руками по коленям.- Теперь будет знать, как разыгрывать Есенина! - и неожиданно предложил: - Завтракай и пойдем к Всеволоду, расскажем. Вот будет потеха!

Видя Сергея в таком приподнятом настроении и зная, что после этого он часто пишет стихи, я не мог отказаться. Спустя десять минут мы шагали по направлению к дому, где жил Всеволод Иванов...

{222} Вечером я принялся звонить по телефону имажинистам и выяснил: Есенин говорил с Грузиновым о статье для "Вольнодумца"; Н. Эрдман подберет отрывок из пьесы "Мандат"; Р. Ивнев заявил, что о "Вольнодумце" знает, не верит в то, что журнал будет, но, если нужно, даст новые стихи; Шершеневич удивился, почему Сережа сам ему не позвонил, или забыл номер телефона; художники Георгий Якулов и Борис Эрдман согласились сделать для журнала все, что нужно Есенину; Мариенгофу я показал записку Сергея в "Стойле Пегаса". Он прочитал и сказал, что с него хватит "Гостиницы".

Одиннадцатого апреля я пошел к трем часам в клуб поэтов, куда обещал зайти Грузинов, чтобы потолковать о моих стихах: я готовил вторую книгу стихов "Пальма" и дал ему почитать десятка три вещей. Войдя в клуб, я увидел за столиком Есенина. Очевидно, пообедав, он пил лимонад. Перед ним с пачкой стихов в руках ерзала на стуле с разрисованным лицом поэтесса и щебетала, как синица:

- Ах, Сергей Александрович! Вам я поверю! Вы поймете женскую тоску. Ах, Сергей Александрович. Увидев меня, Есенин спросил:

- Говорил?

- Да, со всеми! - Ну, как?

Я показал глазами на поэтессу, Сергей взял из ее рук стопку стихов, положил в карман пиджака:

- Прочту! - сказал он ей.- А сейчас мне надо поговорить!

Поэтесса защебетала и упорхнула, я сел на ее место, но не успел и рта раскрыть, как подошел Грузинов.

Иван поздоровался с Есениным, со мной, сел и сказал мне:

- Отобрал девятнадцать пьес. Неплохие. "Платан Пушкина" - отлично! Но надо доработать.

Сергей взял из рук Грузинова маленькую папку с моими стихами, нашел "Платан" и прочел его про себя. Потом расплатился с официантом, спросил у Ивана, что он будет делать. Тот ответил, что думает пообедать.

- Пошли, Мотя! - предложил Есенин и повел меня в кабинет президиума Союза поэтов.

{223} Когда мы открыли дверь в комнату, два молодых говоривших поэта вскочили со стульев и вышли из кабинета. Мы сели за длинный стол, и Сергей стал читать "Платан Пушкина". Потом он спросил, есть ли у меня бумага, я вынул блокнот и открыл чистую страницу. В стихотворении было шестнадцать строчек, а он сделал около двадцати пяти замечаний, которые я записал:

- Пишешь: "грызут", а в следующей строке: "грызню". Не годится! Потом: "И тут говорили мне Пушкин". Мнепушкин! Замени! "Тихие плески". Нашел новый эпитет! Или: "О милой подруге!" Подумай! А уж это черт знает что: "Возглас земли"...

Раздраконив "Платан", он сказал, что после приезда из Ленинграда надеется получить от меня переработанное стихотворение, так как хочет в первом же номере "Вольнодумца" напечатать написанные разными поэтами посвященные Пушкину новые стихи.