Анатолий Гуревич - Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Еще до того, как началось следствие в Берлине, Штрюбинг протянул мне толстую папку, в которой лежали скрепленные листы бумаги с наклеенными на них небольшими фотографиями, расположенными рядами. Мне было предложено указать на фотографии тех лиц, с которыми я встречался, которых знал. Естественно, под фотографиями не было фамилий изображенных на них.

Я действительно мог бы узнать из множества фотографий фактически только четырех, с которыми встречался и о встречах с которыми докладывал в моих донесениях в Москву. Это были Харро и Либертас Шульце Бойзен и Курт Шульце с женой. Однако я узнал на фотографиях только двоих – Харро и Либертас; Курта Шульце и его жену Марту, несмотря на то что встречался с ними только немногим более года тому назад, я не узнал. Что касается Харро и Либертас, то при первом предъявлении мне альбома я сделал вид, что тоже незнаком с ними. Лично их мне не показывали и очных ставок не устраивали.

Штрюбинг был заинтересован в выяснении, была ли у меня встреча с Ильзой Штебе и знал ли я вообще ее – резидента советской разведки в Берлине. Именно поэтому, однажды в его кабинет в моем присутствии привели Ильзу Штебе. Нам был задан один и гот же вопрос: «Знаете ли вы друг друга, встречались ли вы друг с другом?»

Я раньше никогда не видел Ильзу Штебе, не видел и ее подлинных фотографий. Однако, несмотря на это, был поражен представшей передо мной женщиной – не пожилая, а, скорее, старая, измученная. Я мог только предположить, что ее подвергли пыткам и истязаниям. Во всяком случае, вид у нее был ужасен. Посмотрев на меня, она в резкой форме категорически заявила, что меня не знает и видит впервые. Это была чистейшая правда. Поэтому мне не доставило труда подтвердить ее заявление.

Много лет спустя я увидел фотографии Ильзы Штебе, красивой молодой женщины. Я узнал, что она родилась 17 мая 1911 г., была видной и опытной журналисткой, имела широкие связи и знакомства в значимых кругах немецких дипломатов и политических деятелей.

Штрюбинг находил время на беседы со мной, а следствие было поручено криминальному секретарю Рейнхолду Ортману. Штрюбинг казался мне умным, спокойным и даже добросовестным. Последнее было вызвано тем, что он, во всяком случае, по отношению ко мне, был сдержан и, спокойно задавая вопросы, без настойчивости выслушивал ответы. Однако вскоре я изменил о нем свое мнение и пришел невольно к убеждению, что все казавшееся мне в нем положительным, было чистейшим, хорошо отработанным методом расследования при ведении следствия.

Началось это вскоре после его прибытия в Берлин. Иоганн Штрюбинг в «мирной» беседе со мной совершенно неожиданно приступил к определенной форме дискредитации Харро и Либертас Шульце-Бойзен. Он пытался меня заверить, что это была весьма легкомысленная и даже сексуально распущенная семья. В подтверждение своих слов Штрюбинг достал из письменного стола несколько фотографий Либертас, на которых она была изображена в голом виде. Он пытался меня заверить в том, что в таком виде она бывала на устраиваемых в их доме и у друзей приемах.

Описанный факт я рассматривал не иначе как попытку Штрюбинга натравить меня на Харро и Либертас Шульце-Бойзен и тем самым заставить как можно больше дать показаний о них на следствии, проводимом Ортманом. Правда, некоторые фразы, услышанные от Штрюбинга, а затем от Ортмана, меня несколько насторожили. Нет, мне не были предъявлены протоколы допросов Харро и Либертас, но показалось странным, что гестаповцы могли сослаться на некоторые мелочи, относящиеся к моей встрече с Либертас и вечеру, проведенному в их семье. Эти ничего не значащие мелочи могли быть известны только Либертас и мне. Неужели Либертас была подвергнута пыткам и истязаниям и, не выдержав их, начала давать показания на следствии? Что-либо серьезное о нашей беседе с Харро, о переданной мне информации она не могла точно показать, ибо в этот момент нашей беседы мы с Харро оставались наедине. Я быстро отбросил все сомнения в части Либертас и признал услышанные мелочи фактами, не имеющими никакого отношения к моей деятельности. Я продолжал с уважением и любовью относиться к Харро и Либертас.

Вскоре меня вновь вызвал Штрюбинг и распорядился, чтобы я вошел в соседнюю комнату. Там меня ждали два офицера: полковник Манфред Рёдер и еще один, звание которого я не запомнил. На столе перед ними лежали какие-то толстые подшитые папки. Штрюбинг заявил мне, что со мной назначил встречу прокурор, занимающийся «нашим делом».

Не успел я сесть на стоящий у стола стул, как мне был задан вопрос: «Когда у вас состоялась встреча с Шульце-Бойзеном у станции метро, он пришел к вам на встречу в штатской одежде или в военной форме?»

Я не мог понять, какое это имеет значение, в каком виде Харро пришел на встречу со мной. В то же время из заданного мне вопроса я мог понять, что кто-то дал показания на следствии в гестапо о месте нашей встречи с Харро.

Я ответил, не задумываясь, что точно не помню, так как этому вопросу я не уделял никакого внимания, а кроме того, я не знал, что Шульце Бойзен офицер германской армии.

Меня удивило и то, что мой допрос «прокурором Рёдером» на этом закончился. Только несколько позднее я узнал от Ортмана, что уже состоялся суд над Харро Шульце-Бойзеном и его соучастниками в преступлении. Это было уже в середине декабря 1942 г. Хочу особо подчеркнуть, что задолго перед этим Ортман при ведении следствия неожиданно заявил, что мои показания в части поездки в Берлин хотя и могут еще пригодиться, но не имеют большого значения, так как преступление этой группы совершенно доказано и следствие полностью закончено. Действительно, по берлинской группе следствие было очень сокращенным.

Только значительно позже, много лет спустя, я смог понять, что происходило во время моих допросов в Берлине, в IV управлении РСХА, в частности, из изданной в СССР в 1974 г. книге советского историка профессора А.С. Бланка «В сердце "Третьего рейха"». Я считаю нужным привести несколько объемистую цитату из этой книги: «Во второй половине дня 17 октября 1942 года Геринг вызвал в свой штабной вагон близ Виннице советника военно-юридической службы полковника Рёдера. Рейхсмаршал сообщил Рёдеру, что речь идет "о секретном государственном деле, на терпящем отлагательства". Адъютант Геринга майор фон Браухич вручил Рёдеру заключение гестапо по поводу проведенного следствия по делу подпольной группы Шульце-Бойзена – Гарнака. Судье было предложено ознакомиться с заключением и вечером вновь явиться к Герингу».

Далее в книге приводятся воспоминания самого Рёдера. «Мне сказали, – вспоминает Рёдер, – что необходимо немедленно, соблюдая строгую секретность, провести процесс против 117 арестованных членов берлинской "Красной капеллы". Фюрер одобрил, – добавил Геринг, – предложение гестапо о том, чтобы процесс происходил на заседании судебной палаты; он, Геринг, как верховный судья, будет руководить процессом, но Гитлер оставляет за собой право утверждения важнейших приговоров».