Анатолий Гуревич - Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Есть в книге А.С. Бланка и очень ценное для меня указание в части «разоблачения» мною группы Шульце-Бойзена, моего предательства по отношению к нашим берлинским друзьям, немецким патриотам, интернационалистам. Приведу и эту цитату: «Рёдер с большим рвением принял на себя роль обвинителя по делу берлинской антифашистской организации. 16 ноября 1942 года он в срочном порядке приступил к составлению обвинительных заключений, заполнивших 800 страниц.

Рёдер и его помощник Фалькенберг почти непрерывно диктовали текст обвинительных заключений двум секретаршам. Они настолько спешили, что спали по три часа в сутки на раскладных кроватях в кабинете. Гитлер требовал провести первый судебный процесс до Рождества 1942 года».

Все цитаты взяты из книги А.С. Бланка «В сердце "Третьего рейха"» (М.: Мысль, 1974. с. 189-190).

Теперь уже общеизвестным является и тот факт, что уже 16 декабря 1942 г. начался судебный процесс над первой группой из 12 арестованных по делу группы Шульце-Бойзена – Харнака и 19 декабря был объявлен приговор о смертной казни, который и был приведен в исполнение уже 22 декабря 1942 г.

Я остановился на вышеперечисленных фактах, чтобы еще раз подтвердить мои утверждения, высказываемые по сей день, что я был арестован в Марселе уже после того, как фактически дела по обвинению арестованных в Берлине, в Германии, были давно уже закончены. Следствию уже было известно о моей причастности к группе Шульце-Бойзена – Харнака, то есть к единственной встрече с Харро и Либертас, с Куртом Шульце, не только из расшифрованных в первой половине 1942 г. радиограмм с заданием на мою поездку в Берлин и полным отчетом о таковой, но, возможно, и из некоторых показаний уже арестованных.

Во время моих допросов в Берлине именно из этих соображений мало уделялось внимания берлинской группе Сопротивления нацистам.

Однажды в кабинете Ортмана, куда меня в очередной раз вызвали, присутствовал человек, которого, видимо, ранее я никогда не видел, сидящий рядом с хозяином кабинета. Оказывается, это был сотрудник гестапо, прибывший из Праги. Ортман сообщил ему, что я являюсь Кентом, который его интересует. После этого незнакомец потребовал, именно потребовал в довольно нахальной форме, чтобы я дал показания в части разведывательной деятельности арестованных в Праге советских агентов Францишека и Ольги Воячек. Меня этот вопрос весьма удивил, что в Праге идет еще следствие. В то же время я знал, что к моменту моего приезда в Прагу оба были уже арестованы. Возникал вопрос: неужели меня тогда в Праге дезинформировали и названные в полученном мною задании «Центра» разведчики просто скрывались? Если же действительно они уже были арестованы, то чем можно объяснить столь затянувшееся следствие? Ведь в Берлине аресты начались только в самом конце августа 1942 г. и уже ко времени моего прибытия в Берлин следствие по их делу было закончено, а ведь группа Шульце Бойзена – Харнака была многочисленной.

Мое положение облегчило то обстоятельство, что о группе в Праге я действительно ничего не знал. Мне было известно только, с кем я должен был встретиться в соответствии с заданием «Центра». Это было уже хорошо известно и гестапо из расшифрованного, благодаря Макарову, задания «Центра» на мою поездку в Прагу и Берлин.

Явно неудовлетворенный моими показаниями гестаповец из Праги вскоре покинул кабинет Оргмана.

Следствие по вопросу наших резидентур в Бельгии, Париже и Марселе было продолжено. Я по-прежнему настаивал на том, что в Марселе уже не занимался разведывательной деятельностью, а следовательно, за год моего пребывания там я не мог ничего нового узнать о нашей организации ни в Брюсселе, ни в Париже.

Ортман весьма настойчиво добивался моих показаний в части наших фирм «Симекско» и «Симекс», фактически являвшейся филиалом АО в Бельгии. Я настойчиво доказывал, что эти фирмы служили только для финансирования наших резидентур и частично для нашей легализации, причем легализация в основном касалась меня, резидента в Бельгии, до декабря 1941 г., а также для создания возможностей их использования для установления связи с оккупационными властями, для оформления необходимых документов для передвижения наших людей, в первую очередь между Бельгией и Францией. Эти люди не входили в аппарат фирм, а иногда числились только внештатными коммерсантами, с которыми фирма поддерживала действительно деловые отношения.

В Берлине, а затем и в Париже я продолжал утверждать, что Альфред Корбен, Жюль Жаспар и Назарен Драйи никакого отношения к нашей разведывательной деятельности не имели. Это я утверждал до конца моего пребывания в гестапо, несмотря на совершенно противоречивые показания Леопольда Треппера.

Находясь в гестапо, я был очень рад констатировать правоту моего решения не ставить в известность Отто о всех моих связях и источниках, ограничиваясь только теми, которые были ему уже известны. Однако и в данном случае, составляя схемы руководимой мною в Бельгиии резидентуры, я стремился к введению немцев в заблуждение. Этого я и добивался, говоря об известных мне деталях, касавшихся в первую очередь моей разведывательной деятельности в Марселе и частично имевшихся у меня сведений о резидентуре в Париже.

Мне казалось, что Штрюбинг и Ортман верят моим показаниям. Это тем более, что, как мне стало известно, Маргарет Барча, в строгом соответствии с моими указаниями, на допросах утверждала, что я в Марселе не занимался разведывательной деятельностью, а все свое время затрачивал только на прогулки и увеселения с ней и на деловые контакты с филиалом фирмы «Симекс».

Должен указать еще на один тяжелейший моральный удар, перенесенный мною в Берлине во время нахождения в гестапо.

Меня вызвали вновь в кабинет Штрюбинга 25 ноября 1942 г. И на этот раз присутствовали кроме Штрюбинга и Ортмана уже ставшие мне известными Гестапо-Мюллер, Фридрих Панцингер и Хорст Копков. Не успели меня ввести в кабинет и снять наручники, как Фридрих Панцингер (думаю, я не ошибся, именно он) совершенно неожиданно протянул мне отпечатанный на машинке по-немецки текст. Я не знаю, как он был передан из Парижа начальником зондеркоманды Карлом Гирингом – по телефону или курьером. Совершенно ошеломленный, я стал читать врученный мне документ. Об этом я часто упоминал в моем письменном докладе, обнаруженном в 1961 г. в личном архиве, и в других материалах.

Карл Гиринг докладывал, что 24 ноября 1942 г. ему и абверовцу Пипе удалось арестовать Жана Жильбера – Отто, сразу же назвавшего им свою настоящую фамилию – Леопольд Треппер. Арестованный ошеломил арестовавших тем, что, не успев еще сесть в автомашину гестапо, предложил свое сотрудничество. Не найдя объяснения этим поступкам советского разведчика, Гиринг до принятия решения по высказанному предложению решил запросить Берлин и поместил арестованного в страшную тюрьму в Париже – Френ.