Павел Милюков - История второй русской революции

Полковник Рябцов очутился в трудном положении между юнкерами, Комитетом общественной безопасности и военно-революционным комитетом. Человек не сильный и колеблющийся, он пытался лавировать среди противоположных требований, предъявлявшихся к нему, и очень скоро потерял всякий авторитет. В течение всего дня 27 октября он вел бесплодные переговоры с большевиками об очищении Кремля и занятии его юнкерами. При этом Рябцов оставался в Кремле среди восставших солдат, а Кремль был окружен юнкерами, не пропускавшими никого из ворот. Большевики требовали, чтобы юнкера очистили Манеж, который они занимали, и дали провезти из Кремля оружие, взятое из арсенала для вооружения солдат и рабочих. Взамен этого они соглашались увести из Кремля роту 193-го полка, но настаивали на оставлении там рот 56-го полка. Рябцов настаивал, чтобы охрана Кремля и арсенала были поручены юнкерам или чтобы по крайней мере они были впущены для охраны окружного суда. Солдаты 56-го полка, среди которых велись эти переговоры, волновались, требовали ареста Рябцова и грозили убить его. Рябцов, наконец, обещал отвести юнкеров от ворот Кремля и отдал соответствующий приказ, которого, однако, юнкера не хотели исполнять. К вечеру 27-го Рябцову наконец удалось выбраться из Кремля и перейти в помещение думы, откуда он вел дальнейшие переговоры.

Попав в район влияния Комитета общественной безопасности, Рябцов стал смелее. В 7 часов вечера он протелефонировал в военно-революционный комитет ультиматум: Кремль должен быть очищен, военно-революционный комитет распущен. Ответ должен быть дан через десять минут, иначе начнутся военные действия. Решение это было мотивировано тем, что военно-революционный комитет, «несмотря на все уверения, не вывел из Кремля отказавшуюся повиноваться воинскую часть и было допущено самое широкое расхищение оружия, пулеметов и снарядов из разных мест и снабжение ими большевистских организаций». «Мы испытывали большие колебания, — свидетельствует по поводу ультиматума Рябцова член военно-революционного комитета Аросев. — Никогда мое сердце так не трепетало, как в тот раз, когда приходилось решительно голосовать: отвергнуть ультиматум или нет»... «Товарищ председатель сосчитал голоса: за то, чтобы отвергнуть ультиматум Рябцова, большинство. Трезвые, твердые цифры голосов за и против убили колебания».

Действительно, в тот момент военно-революционный комитет еще не знал, чем он может располагать. Через два часа после принятого решения пролилась первая солдатская кровь на Красной площади. Но это был только небольшой авангард революции: отряд «двинцев», большевистских солдат, арестованных в Двинске еще в августе и переведенных в сентябре в Бутырскую тюрьму, откуда в количестве 860 они были выпущены 1 сентября «по постановлению московского Совета рабочих депутатов». «Двинцы» оказались первыми убежденными сторонниками восстания и его защитниками. Отряд в 300 человек бросился «пролить кровь за идею социализма», и «45 лучших товарищей двинцев легло у стен Кремля под выстрелами юнкеров». Остальные отбились и добрались до Скобелевской площади, где и составили основное ядро гвардии военно-революционного комитета.

В течение этого вечера, следующей ночи и утра 28 октября военно-революционный комитет пережил тревожные часы. Помещение Совета опустело: в нем остались только лица, непосредственно связанные с текущей работой. С уходящими в районы прощались, точно навсегда. Настроение оставшихся приближалось к паническому. «Начался поток тревожных вестей, — вспоминает большевичка П. Виноградская. — Доносили, что наших теснят, юнкера окружают Совет. Связь с районами определенно порывается. Как бы в подтверждение этих ошеломляющих донесений, во всех переулках, прилегающих к Совету со стороны Б. Никитской, начали показываться юнкера. Неприятельская артиллерия то и дело стала попадать в здание Совета. Нам отвечать было нечем: артиллерия к нам еще не пришла. Приток донесений из районов прекратился, и с часу на час можно было ждать, что мы очутимся в мешке, окруженные со всех сторон и отрезанные от внешнего мира. Этот момент надо считать самым тревожным, самым тяжелым на всем протяжении октябрьских дней».

Утром 28 октября в Кремле были получены сведения, что вся Москва в руках Рябцова, гарнизон сдался и обезоружен, заняты почта, телеграф и все вокзалы. По телефону Рябцов подтвердил эти сведения: «Все войска разоружены мной, я требую немедленного безусловного подчинения, требую немедленной сдачи Кремля». Подавленный этими сообщениями большевистский комендант Кремля Берзин «решил подчиниться приказу и сдать Кремль, чтобы спасти солдат от расстрела». Солдаты не хотели сдаваться: «Нам все равно погибать», но уступили необходимости и разоружились. Офицеры и юнкера вошли в Кремль, арестовали Берзина и членов большевистского комитета. Последовали расстрелы солдат арсенала.

Юнкера наступали и в других местах Москвы. «Весь центр города, — вспоминает большевик М. Ольминский, — кроме части Тверской улицы, был в руках юнкеров, в их руках вокзалы, трамвайная электрическая станция, телефон (кроме Замоскворецкого), военно-революционный комитет сразу оказался почти отрезанным от районов, и районы, плохо связанные между собой, вынесли на своих плечах всю тяжесть борьбы, не зная, что делается в центре. Отрезанность центра от районов (связь кое-как поддерживалась только через Страстную площадь) подвергала его ежеминутной опасности разгрома. Юнкерские броневики появились на самой Советской площади. Бывали моменты, когда казалось, что центру только и остается, что бежать. Это сильно отражалось на настроении членов военно-революционного комитета, делало их склонными к переговорам о перемирии и уступкам. Совсем иное настроение наблюдалось в районах».

Однако и в рядах победителей данной минуты настроение было далеко не радужное. Состав военной молодежи, собравшейся в Александровском училище, юнкеров, прапорщиков, студентов, мобилизованных интеллигентов был отборный и очень твердо настроенный. Но единства настроения и здесь не было. Вначале эта молодежь с ужасом смотрела на перспективу участвовать в гражданской войне. Иначе настроена была группа правого офицерства, с самого начала примкнувшая к защитникам Москвы. Но этим правым демократически настроенная молодежь не доверялась и побаивалась их влияния на себя. С другой стороны, не удовлетворяла этой молодежи и «педанчески-государственная» позиция Комитета безопасности, не желавшего непосредственно руководить борьбой и ссылавшегося на командующего округом. А командующий округом Рябцов страшно боялся сделать какой-либо шаг, за который его мог бы впоследствии привлечь к ответственности какой-нибудь орган «революционной демократии». Он оказался крайним неврастеником, бесконечно говорившим, когда надо было действовать, абсолютно не способным распоряжаться, не сумевшим запасти вовремя ни продовольствия, ни снарядов. Молодежь еще менее доверяла Рябцову, чем Комитету безопасности, обвиняя его в намеренной дезорганизации обороны и в контактах с большевиками. На комитет негодовали, что он не хочет сменить Рябцова надежным военным руководителем (в руководители, между прочим, предлагал себя Брусилов). Но комитет, как мы видели, принципиально избегал распорядительных действий, опасался офицерства правого настроения и, наконец, считал неудобным менять командование в разгар борьбы.