Николай Рыжков - Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?

Как и всегда, он не захотел услышать то, что ему было не по душе. Такой специфический род глухоты… А 16 ноября он выступил перед Верховным Советом СССР с докладом о положении в стране и получил от депутатов и того же Ельцина столько, сколько, пожалуй, не слышал за все время перестройки. Впрочем, об этом эпизоде я писал в самой первой главе — вернитесь к ней.

Нараставший политический разброд губительно сказывался на экономике, а ее ухудшение, в свою очередь, усиливало деструктивные процессы в стране. Мы оказались в замкнутом, можно даже сказать — порочном кругу. Но все наши попытки прорвать его встречали яростное сопротивление. Так и находимся мы в нем по сей день.

А до моего ухода со сцены оставалось чуть больше месяца…

Почему я дотянул до инфаркта? Почему не ушел в отставку тогда, когда сказал о том и Горбачеву, и позже — на пресс-конференции после тяжелого для меня заседания сессии? Почему терпел, когда все вокруг, включая того, с кем вместе начинали долгий путь, наотмашь били по мне и Правительству? Неужели самолюбия не хватило? Или кресло премьера так дорого было?

Нет, отвечу я, не потому. Обыкновенное чувство долга держало. Окончательное решение уйти в отставку мной было принято после ноябрьской сессии Верховного Совета, где Горбачев выпалил свои восемь пунктов спасения. Объявил же ему об уходе в начале декабря, еще до Четвертого съезда. Так что болезнь лишь ускорила все это на одну-две недели.

Я как-то разыскал страничку моего интервью, данного уж и не помню кому. Наверное, какой-то иностранной газете. Там был такой вопрос: «В последнее время Правительство постоянно подвергается критике, вплоть до требований об отставке. Вы не похожи на тех, кто держится за кресло, подчиняя свои действия карьерным устремлениям. Что ж тогда заставляет вас так настойчиво проводить в жизнь свою линию?»

Ответил так: «Дело в том, что кое-кого не устраивает политическая линия Правительства, его твердая позиция в том, что касается сохранения нашего государства, недопущения хаоса в народном хозяйстве, обеспечения социальных гарантий тем, кто живет на зарплату, пенсии и стипендии, кто может не выдержать ударов рыночной стихии, если будут сняты все или почти все регуляторы. Спекулируя на этом, кто-то утверждает, будто Правительство не может избавиться от консервативного мышления. Неправда! Правительство открыто для всего, что может помочь выходу из кризиса. Но, будучи ответственным перед народом, Правительство не имеет права идти за теми, кто предлагает ломать до основания все и вся, а там будь что будет. У Правительства нет более важной задачи, чем обеспечить переход к рынку с наименьшими издержками для народа. Тот, кто обвиняет Правительство в забвении этого, либо некомпетентен, либо, мягко говоря, не очень порядочен… Но если народ, его представители в Верховном Совете сочтут, что Правительство действует в ущерб интересам общества, то пусть они решают вопрос о нашей судьбе».

Все, что было тогда сказано, я готов повторить и сейчас. Видимо, мое поколение было так воспитано: довести дело до конца, не сдаваться, не ломаться перед трудностями, исчерпать все возможности — и лишь потом уходить. Кстати, в дни, когда я заявил журналистам о своей возможной отставке, в Совет Министров пришло множество телеграмм с точно такими же требованиями: не сдаваться. И требовали этого не только мои ровесники, но, что особенно радовало и вселяло надежды на лучшее будущее страны, и молодые совсем: подождите, не уходите, не бросайте начатое…

Все равно пришлось бросить. Вынудили.

Оглядываясь назад, анализируя происшедшее, я прихожу к однозначному выводу: мы были правы. Нас объявили консерваторами, а мы были нормальными, здравомыслящими людьми, болеющими за дело, за народ и страну.

Мое Правительство уходило из этой битвы достойно, не сломленным, с верой в свои идеалы. Жизнь подтвердила нашу правоту.

Одна пожилая женщина, узнав меня на улице, невольно выразила, по-видимому, мысль многих: «Николай Иванович, почему вы нас тогда не убедили?!»

Этот горький вопрос нужно задавать, по-моему, в первую очередь психологам. Потребовалось несколько тяжелых и горьких лет, чтобы пелена у людей — с глаз, душ, с разума — сошла, чтобы они услышали то, что говорилось им в недалеком и вместе с тем вдруг ставшим таким далеким прошлом.