Николай Рыжков - Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?

Дома старой, особенно дореволюционной постройки разваливались по частям: две стены рухнули, а две стоят. Вот и перекрытия между этажами сохранились. Вот чья-то кровать выставила на свет божий никелированные шары. Вот полощется на ветру тюлевая занавеска на одиноко торчащей на стене оконной раме…

А современные блочные девятиэтажки падали, как домики, сложенные из легких костяшек домино, — кучкой падали, складывались. Все это — на первый взгляд, беглый взгляд, мятущийся взгляд. Глаз не успевал остановиться хоть на чем-то одном, взбудораженное сознание не могло зафиксировать целое, все сразу, осваивало его лишь по частям, будто страшную, черно-белую мозаику.

Улицы, вернее, то, что раньше было ими, забросаны обломками разрушенных зданий. Машины, люди кричат, лезут друг на друга.

Еле-еле доползли до площади перед большим универсамом. Вместо него лежала гора бетона, искореженного металла.

— Это не езда, — сказал я. — Оставим здесь автобус, пойдем пешком…

Едва вышли на площадь, нас обступили люди. Казалось, их были сотни — рыдающих, кричащих, убитых горем людей. Вероятно, кто-то узнал меня. Иной раз мои фотографии появлялись в газетах, хотя время телевизионных депутатских шоу, на которых мне не раз приходилось выдерживать атаки народных избранников, еще не настало. А может, свое, местное, начальство люди узнали. Навалились на нас, чуть не за лацканы хватали, кричали:

— Вы собираетесь что-нибудь делать? Где вертолеты? Где

краны? Четверо из моей охраны пытались прикрыть меня от толпы. Я тихо сказал им:

— Спокойно, ребята, не надо меня ни от кого спасать.

И в это время какой-то залетный, невесть откуда вынырнувший кинорепортер вскинул камеру и застрекотал ею, фиксируя «исторический момент».

— Сволочи! — вылетело из толпы. — Им наплевать на нас! Они сюда кино снимать приехали!

Люди в толпе находились в состоянии предельного накала. Любого, даже крохотного, повода хватило бы, чтобы произошел взрыв. Не понять их невозможно: беда, горе мгновенно ломают существующие в человеческом общежитии нормы и даже нравственные барьеры. Поведение толпы становится непредсказуемым и неуправляемым.

Мои охранники бросились спасать несчастного кинорепортера, прикрывать его от ударов со всех сторон, выводить из толпы. Я, взобравшись на обломок бетонной плиты с уродливо торчащими прутьями арматуры, громко, предельно внятно и медленно начал рассказывать людям обо всем, что уже делалось в Армении и предстояло сделать в ближайшие часы.

Корреспондента увели сравнительно целым, люди неожиданно притихли, слушали внимательно. В минуты беды так нужно утешительное слово, тем более если оно не просто сказано, а и делом подкреплено. Задавали вопросы, хотя и по-прежнему достаточно агрессивно. Главный и наиболее часто повторяющийся: почему нет вертолетов?

Отвлекаясь от хода событий, скажу, что в те первые часы и дни после землетрясения превалировало мнение, будто именно вертолеты способны быстро и надежно растащить завалы и вызволить из-под них людей. Даже не будучи специалистом по вертолетам, я знал точно, что они здесь ничем не помогут. Но отказывать людям, которые поражены оглушающим горем, грех было. Днем позже мы пригнали в Ленинакан тяжелые милевские машины. Они пылили безжалостно, создавая над завалом просто-таки пылевую бурю. Ничего не было видно, да и никакой серьезный завал даже они растащить не могли: обрушенные блоки цеплялись друг за друга арматурой. Вертолеты в любую секунду могли упасть и разбиться. Впрочем, не пригодились для разборки завалов — пригодились для эвакуации людей. Не зря пригнали…

А идти по городу было до жути страшно и больно. Из-под развалин слышны были крики похороненных заживо жителей Ленинакана. Их родные, волею случая оставшиеся вне дома, вне учреждения, вне магазина, вообще вне здания, раздирая в кровь руки, безнадежно пытались пробиться к ним. Тоже криком кричали, бросались к нам то ли с просьбой, то ли с угрозой: «Помогите же!» А что мы в те минуты могли сделать? Только вновь и вновь успокаивать, обещая: подождите, утишьте волнение, помощь близка.

Как невыносимо тяжко чувствовать себя беспомощным и слабым! Как ненавидишь себя за бессилие сегодня, сейчас, даже если знаешь, что завтра, послезавтра, послепослезавтра придет сила! Как барабанно пуста власть, если она не может отвести беду мгновенно! Честное слово, в те минуты я бесконечно сожалел, что я — всего лишь обыкновенный премьер-министр многострадальной страны, а не всесильный волшебник с аладдиновой лампой под мышкой…

И все же именно власть Предсовмина страны, реальная власть, а не сказочное могущество джинна из бутылки, вселяла ощущение: мы должны и можем успеть! Я шел по разрушенному Ленинакану, слушал и не слышал чьи-то слова, быть может, и важные в принципе, но совсем не важные в тот миг. Кругом слышны были рыдания, в чьи глаза ни посмотришь — в них полно слез. Да и у меня комок в горле стоял. Где тогда был велеречивый профессор Собчак, который позже назовет меня «плачущим большевиком»? Ну что бы ему раньше увидеть людские слезы — реальные, а не мифические. Ну что бы ему, несгибаемому, уразуметь, что причина человеческих слез — отнюдь не партийная принадлежность! Тогда, может быть, он не стал бы в перестроечном 88-м спешно вступать в партию, традиционно клянясь в верности идеалам коммунизма. Погодил бы совершать столь необдуманный поступок, который потом ему пришлось спешно исправлять. Но он, увы, не увидел всего этого, поскольку тогда в Армению не прилетал, — в той Армении следовало работать головой и руками, а не языком. Да я в то время и не знал о существовании этого холеного господина, как сказал один известный писатель и публицист, — недавнего провинциального стряпчего, юриста по бракоразводным делам, который приплыл к власти на волне «демократической» демагогии. А став незадачливым и бездарным мэром, попирающим элементарные нормы, законы, он до ручки довел вторую столицу. Но это лишь к слову…

Еще ни я, ни вообще кто-то не делил людей в горе на «своих» и «чужих», «наших» и «не наших». Еще Советский Союз был единой державой, что и позволило мне тем же днем сказать в интервью корреспонденту телевизионной программы «Время», что если мы хотим помочь Армении, если мы хотим спасти как можно больше людей — а это было первоочередной задачей, — то принять в этом участие должны все республики, весь Союз.

Прямо с забитой до предела площади в Кировакане я обратился к гражданам страны. Надо сейчас, не дожидаясь никаких команд сверху, руководителям предприятий, самим трудовым коллективам готовить технику — автомобили, бульдозеры, большегрузные автокраны, сварочные аппараты и, главное, людей, которые станут управлять этой техникой. Грузить ее на железнодорожные платформы для немедленной отправки в Армению. Ночью мы сообщили адреса отгрузки.