Николай Рыжков - Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?

Сегодня, по прошествии времени, легко определить эту веру как наивность инерции. Или инерция наивности. От перемены мест слагаемых, как говорится… Да что там! Теперь-то любому видно, что тогда любая программа, даже фантастически безошибочная, в «десятку», но предложенная Правительством Рыжкова была бы принята в штыки из-за моих принципов и убеждений. Политической борьбе здравый смысл — помеха. У нее, у борьбы, свой смысл.

Так вот, прежде чем выходить на Съезд с конкретными предложениями, мы обязаны были ответить самим себе и всему народу на два основных вопроса: какое общество мы собираемся строить дальше и какими путями и методами будем проводить реформы.

Я уже писал, что еще в 83 году Генеральный секретарь ЦК Ю.В. Андропов всенародно поставил вопрос: в каком обществе мы живем? И вопрос этот был далеко не риторическим. Надо было определить смысл созданного в стране строя и место его в человеческой истории. В этой книге я не раз в той или иной форме высказывал свою политическую и жизненную позицию. Я социалист по убеждению. Но и из теоретических работ, которые мы изучали в вузах, и из анализа реально построенного в стране общества можно сделать вывод, что практически у нас существовал лишь ранний социализм. Он так же не похож на зрелый, как ранний феодализм — на поздний, а эпоха первоначального накопления (официально объявленная нынешними властями цель) — на капитализм высокоразвитый.

Однако одно дело — дать определение, другое — провести анализ, который позволил бы четко сформулировать причины несовершенства созданного общественного строя и определить цели и пути его дальнейшего развития. Основной целью перестройки было совершенствование социализма, а не замены его как такового. Но возникает вопрос, в чем же состоят причины того, что мы построили только ранний социализм со всеми его недостатками и противоречиями? Это надо было знать, чтобы определить содержание намечавшихся реформ. На мой взгляд, этих причин несколько. Остановлюсь только на некоторых.

Первое. Отторжение населения от власти. В условиях централизованной политической и экономической системы возник новый специфический слой общества — бюрократия, чаще всего в публицистике называемая номенклатурой. Вот этот тонкий, искусственно взращенный слой и сыграл роковую роль в размывании и даже во многом разрушении истинного народовластия. Сейчас нет централизованной партийной и экономической систем, но народ и теперь, уже совершенно сознательно и даже без какого-либо камуфляжа, отбрасывается от власти. Все важнейшие решения готовятся закулисно, директивно, авторитарно. Мнение людей или отвергается, или фальсифицируется.

Второе. Отчуждение человека от средств производства и результатов своего труда. В силу этого у работника отсутствовала глубокая мотивация к эффективному, высококачественному, ответственному труду. При такой системе неизбежны высокий уровень затрат, постоянная дефицитность продукции, низкое качество выпускаемых изделий, несоблюдение экологических требований.

Третье. Отчуждение основной массы работающих за зарплату от произведенных обществом товаров и услуг. Практически тотальный директивный отрыв цены от фактической стоимости товаров породил их дефицит, создал слой людей, ближе стоявших к источникам перераспределения материальных благ. Большая же часть работающих вынуждена была выстаивать длинные очереди или пользоваться услугами спекулянтов-перекупщиков.

Четвертое. Перекос структуры производства в сторону средств производства за счет выпуска предметов потребления. Можно принять такое соотношение в определенное историческое время — предвоенный, военный и послевоенный период, но нельзя оправдать эти тенденции в последние десятилетия. И то, что мы опоздали изменить пропорции в обратную сторону, бросило большую тень на социалистический строй в нашей стране, да и в Восточной Европе.

Пятое. Я уже писал, что послевоенное противостояние социалистических и капиталистических государств вылилось в создание враждебных друг другу военно-политических и экономических блоков, привело к определенной изоляции и самоизоляции нашего государства от мировой экономики.

Эта линия быстро обрела необычайную силу и устойчивость благодаря тому, что на ее обеспечение были направлены все институты общества: партия, государство, экономика, идеология, духовная сфера и т. д.

Жизнь, однако, не стояла на месте. Человечество во второй половине XX века переживало и переживает научно-техническую революцию. Основой развития мировой цивилизации стал труд творческий, интеллектуальный. Потребовалась переоценка таких фундаментальных явлений, как взаимоотношения между государствами, между людьми, в том числе в связи с собственностью. И эти новые условия и требования к изменениям в самой организации жизни вставали перед странами с разными общественными системами.

У нас в сложившихся к тому времени обстоятельствах реформы могли быть успешными, если они обеспечивали бы политическую и социальную свободы и способствовали росту жизненного уровня населения. Такие реформы народ, конечно, поддержал бы. Реально оценивая глубину и масштабность проблем, мы понимали необходимость найти механизмы и формы гибкого сочетания во многом противоположных по своей природе мер — экономических и внеэкономических, демократических и административных. Прошло несколько лет, и новые руководители России наш гибкий, осторожный подход к решению этих сложных проблем охарактеризовали очень просто: «Борьба старого с новым! Борьба демократов и консерваторов!» Наивно? Скорее — примитивно…

Какую же цель, может спросить читатель, вы преследовали, начиная перестройку и переход на рыночные отношения? Отвечаю совершенно четко: создание демократического социализма, достойного современной цивилизации.

С учетом этих и других теоретических соображений и реальных социально-экономических обстоятельств наше Правительство в 1989 году выбрало вариант, сочетающий энергичные меры по углублению реформы со взвешенностью действий на всех уровнях управления. Мы шли к рынку, желая прежде всего стабилизировать ситуацию, а затем двигаться дальше, к более развитой системе товарно-денежных отношений. Нам предстояло создавать рыночные структуры, которых у нас не было, даже представление о практике их действий в то время смутноватым было. Кое-кто приводил в пример историю стран Европы и США, вышедших из Второй мировой войны с централизованной плановой экономикой и сразу же безоглядно и смело нырнувших в рынок. Вздор! Они имели долгий рыночный опыт, который прекратился, и то не во всех своих сторонах, всего лишь на пять-шесть лет войны. Им было куда нырять. К тому же, замечу, они и после войны отнюдь не чурались плановых элементов, от которых ныне бегут, как от чумы, новоявленные эрхарды, а на поверку — нынешние слепые поводыри отечественной экономики. Хорошо помню разговор с моим гостем, Председателем Правительства Испании Фелипе Гонсалесом, который состоялся накануне ее вступления в Общий рынок. Долго мы тогда беседовали, и, прощаясь, гость сказал: