Тихон Семушкин - Чукотка

Объяснить ему систему социального страхования пока еще было очень трудно, и Лятуге, когда ему объяснили, что зарплату он получает и за время болезни, ничего не понял. Он понял только, что к нему хорошо относятся.

Несколько раз к Лятуге приезжал отец, и они подолгу беседовали без слов.

- Кто мог думать, что пальцы, так же как и язык, могут разговаривать! - удивлялся отец Лятуге.

По окончании беседы с Лятуге его отец заходил ко мне выпить чаю и "кит-кит" (немножко) поразговаривать.

- У Лятуге очень хорошая голова, - говорил отец, радуясь за своего сына.

Отец много говорил о нем, рассказывал, как летом Лятуге хорошо охотится на моржей, как он ловко бросает гарпун в раненого зверя и как охотники с удовольствием берут его на свою байдару.

Отец гордился ловкостью и трудолюбием своего сына.

ТЯЖЕЛОЕ НАСЛЕДСТВО

Тяжелое наследство досталось нам от царизма на Чукотке. Общеизвестно, что царизм обрекал народы Севера на вымирание. Российский и иностранный капитал хищнически эксплуатировал чукотский народ. Народы Севера видели на своей земле только приезжих торговцев. Не было здесь школ, не было больниц.

Народ погрязал в суевериях, предрассудках. А когда человек заболевал, он попадал в цепкие лапы невежественного шамана. И народ вымирал.

Под влиянием суровых условий жизни чукчей, при жесточайшей борьбе человека за свое существование, сложился дикий обычай удушения стариков.

Как только старик оказывался беспомощным или безнадежно больным, как только он начинал чувствовать, что не может приносить пользу, он сам просил задушить его. А раз смертное слово было произнесено, ничто уже не могло предотвратить неминуемой и добровольной смерти. На Чукотке никто не помнит случая, чтобы старик или старуха отказались от произнесенного слова.

Мы, советские работники, прибыв на Чукотку, естественно, вступили в борьбу с этим ужасным обычаем.

И вот рядом с нами произошел страшный случай: мы проглядели смерть Панай. Нашу помощницу, нашу Панай, к которой мы все успели привязаться, задушили ее ближайшие родственники, которые любили ее никак не меньше, чем мы.

Как же это случилось?

Однажды во время очередных каникул Панай уехала к себе домой. Там она сильно заболела, и когда ученики после каникул возвратились в школу, она осталась в яранге.

Я выехал ее навестить. Она была очень больна. Мое предложение отвезти ее в больницу не вызвало сочувствия ни со стороны самой Панай, ни со стороны ее ближайших родственников.

В один голос они заявили, что в таком состоянии Панай на нарте не доехать. В их суждении, как мне показалось, был резон. Я вызвался прислать ей врача.

Панай согласилась. Но не успел врач выехать, как примчался гонец и сообщил, что врача не надо: Панай задушили. Ей было очень тяжело, и чукчи решили помочь Панай умереть.

Однажды в одном из стойбищ, прилегавших к культбазе, я встретил больного старика, которого должны были задушить. Я уговаривал старика полечиться у нас в больнице, но он упорно повторял:

- Поздно! Я дал слово! Мне нельзя больше жить. Люди мои устали от того, что я живу с ними.

Однако в результате долгих уговоров и просьб старик согласился лечь в больницу. Это был первый случай нарушения обычая в районе культбазы.

В больнице сняли со старика грязные, засаленные шкуры и положили его в "железную лодку" с водой - в ванну. Сиделки помыли его, надели чистое белье и халат. Старик был смущен.

- Может быть, я уже умер? - спрашивал он, ощупывая себя.

Кругом нет ничего, что напоминало бы о земной жизни: и шкур не видно, и пища иная, и люди не те, что окружали его много десятков лет.

Старика ведут к врачу.

"Хорошо, что он тоже старик. С таким не совестно разговаривать", думает больной, глядя на врача.

- Почему он не острижен? Кому нужны его космы? - сердится Модест Леонидович.

- Он не разрешил, - отвечает сиделка.

Старик объясняет врачу, что стричься ему никак нельзя, потому что духи на него будут тогда очень злы и ему станет худо.

- Вот говорили, что и учеников стричь нельзя. А они все острижены, убеждает врач.

"Ничего не понимает этот русский доктор!" - думает старик.

Он обводит присутствующих взглядом и видит бритые головы. Врач настаивает.

"Не сам я хочу стричься, а белый доктор вынуждает", - мысленно оправдывает себя старик.

- Ну ладно! Только хоть один волосок оставь на голове, - упрашивает он.

Три месяца пробыл старик в больнице и обновленный возвратился в свою ярангу.

Для того чтобы отвлечь от себя внимание злых духов, старик после выздоровления назвался другим именем. И никто из чукчей его уже не называл по-старому.

Жестокие обычаи не являлись результатом природной жестокости народа. Чукчи - народ мягкий, отзывчивый, честный. Таковы были условия жизни.

Чтобы ликвидировать это тяжелое наследство, нужна систематическая, упорная и вдумчивая работа.

Панай умерла по своей воле неожиданно для всех нас.

Интересно, что даже перед смертью мысль о школе не покидала ее. В последний момент она потребовала, чтобы в школу вместо нее послали старуху Рольчину.

"Завещание" Панай было выполнено немедленно. Не успели старуху отвезти на кладбище, как новая "классная дама" Рольчина явилась к нам без всякого приглашения.

Видимо, из разговоров с Панай Рольчина знала, что ей предстоит делать в школе. Без уговоров она пошла в баню и сама попросила платье для себя. Рольчина тут же приступила к своим "обязанностям".

- Панай особенно просила смотреть в школе за тишиной, - говорила Рольчина.

Потом она собрала учеников и подробно рассказала о страшной смерти Панай, что отнюдь не явилось хорошим педагогическим приемом.

- Вот Панай мне велела жить вместе с вами. И четыре дня надо соблюдать тишину, иначе "келе" Панай каждую ночь будет ходить по этой таньгинской яранге, - закончила свою беседу Рольчина.

Эта беседа Рольчины помешала нормальной жизни школы.

Однажды дети направились спать. Но едва они вошли в спальню, как опрометью бросились обратно. С диким криком побежали они но коридору.

- Что случилось?

Дети с ужасом рассказывали о том, что одеяло на кровати Тает-Хемы сдернуто. Должно быть, Панай искала Тает-Хему, - ведь она ее родственница.

Мы вместе с детьми пришли к месту происшествия. Действительно, одеяло было сдернуто и валялось на полу.

- Может быть, Тает-Хема, ты сама не застелила кровать одеялом?

- Нет, нет, я хорошо помню, что застелила! - испуганно ответила девочка.

- И мы все видели, что она застилала кровать. Панай, наверно, сдернула, - говорили дети.

"Келе" Панай встревожил детей. Напуганные, они окружили Таню. Только Мэри была в сторонке и посмеивалась. Заметив это, учительница сказала: