Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

Мы вернулись в Дозорный задолго до зари. Лошадей отвели на улицу Рампоно, пушку водрузили y арки. Торопыга и Пружинный Чуб первыми стали в караул при "Братстве", y лафета, ибо впредь наша пушка одна ночевать не будет!

Мы решили: о том, что было, никому ни слова, кроме, само собой разумеется, Жюля и Пассаласа. Утром в венскую булочную приковыляла эта скупердяйка Пагишон и среди прочего сказала:

-- Кажется, нынче ночью наше "Братство" отлучалось...

На что Марта ей ответила:

-- A мне кажется, вам, мадам, следовало бы попить липового отвара!

Узнала ли его Марта? Конечно! Не только потому, что он был в числе участников тараканьей засады, но было и еще: .

-- Вспомни, Флоран, тот день, когда провозгласили Республику, a я себе ногу повредила!

Марта напомнила мне про две супружеские пары коммерсантов, которых мы встретили 4 сентября на набережной Ратуши и во время манифестации "друзей Порядка*.

-- Имею честь представить вам,-- насмешливо объявил Пассалас,-господина Мегорде.

-- Да-да, это именно он! -- торжествующе воскликнула Марта.

Худой, костлявый, кожа y него на лице шершавая, Мегорде был тем не менее весьма состоятельным коммерсантом, дух сытости сидел y него внутри, сквозил во взгляде, он глаз не мог поднять в этом "адском логовище Рауля Риго с его молокососами-разбойниками* -- так, должно быть, он выражался в семейном кругу, сидя за ставнями, задоженными железными брусьями. Он уже от

ветил на все вопросы, все выложил, не переводя дыхания, в страхe думая только об одном: как бы изрыгнуть побольше и побыстрее... И теперь нутро его было опростано и он в изнеможении несколько раз хлопал себя по лбу и, бодро вскрикнув, добавлял еще деталь, еще одно имя, которое приходило ему на ум.

-- Ho вы... меня отпустите, так ведь?

Этими словами завершался каждый его "вклад в расследование дела", как он это называл. Он был весь в испарине от страхa, хотя кожа его оставалась все такой же иссушенной и жесткой. Нестерпимо гнусен был страх под маской понимающей улыбки, этот ужас паяца.

Он дал себя вовлечь, он ведь в политике просто дитя, это был о в первый и, клянусь честью, в последний раз. Все пошло от этих юнцов из Политехнического училища, все они в душе офицерье, можно сказать, от рождения. B уме этих безумцев зародилась мысль, что было бы совсем не плохо умыкнуть y бельвильцев их знаменитую пушку, сыграть с ними шутку в отместку за все! Заметим, впрочем, что они даже не защищались, позволили кучке ребят тут же отобрать обратно пушку...

-- Единственный выстрел был сделан этой девочкой... Этой барышней...

Истинной же причиной их жалкого сопротивления было другое: неожиданность, естественный испуг перед перспективой убийства детей и особенно страх, страх перед возмездием -- одним словом, все тот же страх!

-- Если бы вы пошли на убийство детей, весь Бельвиль обрушился бы на богатые кварталы. Ваша голубая кровь потекла бы по мостовым рекой! И вы это прекрасно понимали! -- яростно бросал Жюль прямо в лицо этому торговцу-оптовику, поводившему длинным, тонким, почти прозрачным носом.

-- Согласен, господа, согласен. К тому же, если бы они причинили вред детям, мы бы с ними порвали, мы, коммерсанты и именитые граждане, отцы семейств, пользующиеся уважением в своем кругу. Кстати сказать, юный капитан изобразил нам все это предприятие как невинную шутку...

Пассалас задумчиво поскребывал глубокий шрам, пересекавший его лицо,-этот шрам, на наш взгляд, отнюдь его не уродовал. Привыкли, должно быть!

---- Руководители этого заговорa не просто сорвиголовы,-- произнес Пассалас негромким голосом.-- Они стреляли, они шли на потери в людях, эти господа.-- И подбородком ткнул в сторону пойманного с поличным.-- И они опозорили себя в глазах Парижа, хотя многие двери открылись бы перед ними... И уже немало открылось!

Пока еще не удалось обнаружить ни красавчика капитана, ни студентов-политехников, ни церковников. Арест госдодина Мегорде не мог пройти незамеченным: узнав об этом, прочие навострили лыжи, y них не было иллюзий насчет уважаемого негоцианта. И в самом деле, он дал достаточно улик, имен, адресов, чтобы заполнить досье, по которому сейчас постукивал кузен Жюль, выбивая дробь нетерпения.

-- Ho кто же все-таки столь хорошо осведомил вас о Бельвиле? Из тупика кто-нибудь? -- грозно вопрошал Пассалас.

-- О, если бы я только знал, господа, я почел бы за особое удовольствие... и за долг свои...

Его искренность производила впечатление неподдельной, и в самом деле, организаторы заговорa не могли слишком доверять подобным сподвижникам -- их можно было понять1.

-- Зачем только я пошел на эту галеру!* Семейство Мегорде два раза в год посещает Комеди Франсез. B отличие от Марты, которая проворчала:

-- Что это он там несет про какие-то галеры? Из дюжины ружей промашки не бывает!

Да и остальным тоже недолго гулять, хотя y Риго есть более важная дичь на примете.

Пассалас приоткрыл дверь и бросил кому-то в коридор:

-- Эй, други!

Двое густо обросших гвардейцев -- один нюхал табак, другой сосал глиняную трубку -- явились за господином Мегорде.

x x x

Кош устроился в углу под полуобвалившейся стеной, содрогающейся при каждом залпе, и, вытянув ноги, нахлобучив на брови свое кепи, печальным голосом, будто причитая, рассказывает:

-- Я не знал, куда нас ведут, клянусь! Фаллъ сказал: сбор! Он тоже не знал. С нами пошли ребята из других частей: Тюркосы Коммуны, вольные стрелки, федераты, волонтеры Монружа, все те же верные из верных, стойкие из стойких, но двинулись мы не в сторону неприятеля, a через замок Исси на деревню Ванв. Hy вот мы и шли. На авеню Малаков нас выстроили перед толпой каких-то парней. Человек полтораста. Вид y них был действительно не блестящий. Koe-кого из них мы знали в лицо. Нам объяснили: они сбежали из форта Исси, a в Ванве их поймал комендант заставы. Прибыл Военный делегат с каким-то типом из полицейской префектуры, совсем уж мальчишкой. (Это был Да Kocma.) Россель орал: "Постройтесь как положено и расстреляйте мне вот этих. Для острастки*. Фалль смотрит на Росселя, смотрит на нас... Ла Сесилиа запротестовал. Начальники ругались между собой, a мы стояли с ружьем к ноге перед парнягами, перед их неподвижной толлой, и боялись глядеть им в rлаза. Мы, Мстители, вольные стрелки, смельчаки Коммуны, чувствовали себя не лучше, чем те бедняги, которые ждали решения своей участи. Потом начальники вроде сговорились, судя по их свирепому виду. И тут Россель подвел черту: он бы их за милую душу всех расстрелял, но поскольку их генерал и офицеры не согласны, то приходится даровать им жизнь. Tpусов просто разжалуют и введут в Париж под нашим эскортом, и каждому надпись на грудь: "Tpyc, дезертировавший из форта Исси". Глаза бы мои не глядели. A исполнял этот приговор один Тюркос. Он ножницами надрезал шинели, чтобы была видна подкладка... Долго-долго возился. A другие срывали погоны, нашивки на кепи. Думал, никогда этому конца не будет. Пока их так терзали, несчастные просили только об одном: чтобы их отправили в бой. B конце концов Россель даровал им и эту милость. Канонада слышалась рядом, все время раздавались залпы.