Сергей Нефедов - История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции

Но существует еще одна корреляция, которая не оставляет сомнений в мощи распространявшегося с запада процесса демографической модернизации. Если мы проанализируем зависимость между смертностью в губернии и ее географическим расположением (долготой губернского центра), то обнаружим корреляцию в 0,83. [1672]Таким образом, почти 70 % изменений в смертности объяснялось неким, распространявшимся с запада, процессом. Нет сомнения, что это был процесс распространения в массах санитарно-гигиенических навыков. Результаты его были столь разительны, что, например, в Минской губернии смертность была в 2,3 раза ниже, чем в Пермской губернии, при том, что по уровню грамотности, числу врачей и в особенности по потреблению Пермская губерния превосходила Минскую. [1673]

Основным фактором, препятствовавшим распространению гигиенических навыков, была не столько неграмотность, сколько традиционное православное отношение к жизни и смерти. «Традиционному российскому обществу было свойственно пассивное смирение перед смертью, неверие в возможность ей противостоять… – отмечает А. Г. Вишневский. – Пассивность перед лицом смерти – неотъемлемая черта всех холистских аграрных обществ, а избавление от нее наносит удар всему традиционному мирозданию. Неслучайно поэтому активность в борьбе со смертью, кажущаяся столь естественной сегодня, еще сто лет назад встречалась в России с неодобрением… „Бог дал, Бог взял, от Бога не уйдешь“». [1674]Опиравшееся на традицию императорское правительство придерживалось пассивной позиции в вопросах распространения санитарии – борьба за гигиену была делом прозападных земских либералов, по выражению С. А. Томилина, «самоотверженных санитарных партизан». [1675]

Таким образом, снижение смертности объяснялось начавшейся демографической модернизацией и само по себе не может служить свидетельством увеличения потребления. Об этом пишет и С. Уиткрофт: «В отличие от ситуации в Западной Европе, в России нет никакой корреляции между увеличением потребления пищи и ростом продолжительности жизни». [1676]В истории разных стран известны случаи, когда эффект демографической модернизации приводил к тому, что смертность уменьшалась, несмотря на уменьшение потребления. По данным ФАО, такая ситуация наблюдалась в 1952–1972 годах в 34 развивающихся странах. [1677]

При всем этом можно утверждать, что процесс демографической модернизации в России начался раньше, чем обычно предполагается: корреляция между долготой и смертностью отмечается уже в 1861–1865 годах (0,63). В 1881–1885 годах эта корреляция была равна 0,67, в 1896–1900 годах – 0,71, а в 1906–1910 годах возросла до 0,82, оттеснив на второй план все прочие зависимости. [1678]Демографическая модернизация была особенно заметна в западных губерниях: в Минской губернии с 1861–1865 по 1911–1913 годы смертность уменьшилась с 29,5 до 18,2‰. В начале XX века этот процесс распространился и на Черноземье: в 1911–1913 годах смертность упала до 28,7‰ по сравнению с 36,4‰ в 1895–1900 годах. Соответственно увеличился естественный прирост, уже в 1901–1905 годах он составил 21‰, перейдя ту грань, за которой говорят о «демографическом взрыве». Однако до востока страны демографическая модернизация еще не дошла, в Пермской губернии смертность оставалась прежней – на уровне свыше 40‰. [1679]

В целом по Европейской России демографическая модернизация вызвала постепенное уменьшение смертности (см. рисунок 7.7). В частности, сократилась смертность в годы неурожаев, когда голод в отдельных районах сопровождался эпидемиями. Неурожай 1901 года привел к тому что смертность в 1901–1902 годах на 300 тыс. превысила уровень 1900 года. Неурожаи 1905–1906 годов дали 350-тысячное повышение смертности – это был тот голод, который спровоцировал крестьянские восстания времен первой русской революции, но число погибших тогда было намного меньше, чем в 1889–1892 годах. [1680]

Еще одним фактором уменьшения голодной смертности было создание более эффективной, чем прежде, системы государственной помощи на случай голода. В 1900 году были утверждены «Временные правила по обеспечению продовольственных потребностей сельских обывателей», [1681]предусматривавшие создание разветвленной системы продовольственных складов. Принятые меры, в частности, помогли избежать страшного голода в Пермской губернии в 1911 году, когда урожай был вдвое меньше обычного. [1682]

рис. 7.7. Рождаемость, смертность и естественный прирост в Европейской России в 1861–1913 годах (в промилле). [1683]

Что касается рождаемости, то, как полагают современные демографы, уровень рождаемости в целом определялся уровнем смертности. «Традиционные нормы демографического поведения складывались в условиях очень высокой смертности и ориентировались на поддержание такого уровня рождаемости, который мог бы противостоять этой смертности и не допускать вымирания…» [1684]Позже, в процессе демографической модернизации «становление нового типа рождаемости тесно связано с утверждением нового типа смертности и ее очень сильным снижением, благодаря которому перестает быть объективно необходимой высокая рождаемость». [1685]Рождаемость и смертность в 1911–1913 годах имели (по 48 губерниям) корреляцию 0,86 – то есть действительно были тесно связаны. Но уменьшение рождаемости, естественно, следовало за уменьшением смертности с некоторым запаздыванием. Если мы рассмотрим связь между рождаемостью в 1911–1913 и смертностью в 1906–1910 годах (в тех же 48 губерниях), то обнаружим, что коэффициент корреляции равен 0,92, то есть динамика смертности с запаздыванием объясняет 85 % динамики рождаемости. [1686]Это запаздывание приводило к тому, что уменьшившаяся смертность некоторое время сочеталась с высокой рождаемостью, что значительно усиливало естественный прирост – происходил «демографический взрыв», явление, подробно описанное на материале развивающихся стран. Также как в современных развивающихся странах, взрывоподобный рост населения до крайности усугублял и без того тяжелую продовольственную ситуацию и был чреват социальным взрывом.

Демографическая модернизация и сокращение эпидемической заболеваемости имели еще одно следствие – увеличение роста призываемых в армию молодых мужчин. Это увеличение трактуется известным историком Б. Н. Мироновым как свидетельство увеличения потребления. [1687]Для традиционного общества (когда не сказывается влияние факторов модернизации) правомерность такого вывода не вызовет сомнений. Однако распространение здравоохранения и санитарии вызвали резкое снижение эпидемической заболеваемости, что должно было привести к некоторому увеличению роста населения даже в отсутствие роста потребления. Дж. Комлос пишет, что «однозначное определение соотношения между потреблением продуктов питания и ростом затруднено тем обстоятельством, что для преодоления болезней организм использует определенную часть потребляемых питательных средств, вследствие чего рост в детстве и юности определяется эпидемиологической обстановкой» [1688]. На наш взгляд, наиболее существенный аргумент против наличия прямой связи между ростом новобранцев и уровнем потребления – это расчеты самого Б. Н. Миронова, показывающие, что в 1860–1890 годах потребление уменьшалось [1689], а рост новобранцев, родившихся в эти годы, как это ни странно, увеличивался [1690]. Таким образом, и в последующий период увеличение роста новобранцев не может служить свидетельством увеличения потребления.