Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»

«Более пятнадцати лет знаю я этого генерала, – пишет один из участников боя. – С самого начала службы моей был я с ним в одной батарее; но тогда я знал его только как лихого и веселого собеседника. Позже судьба привела меня служить под его командой; тогда я увидел в нем одного из лучших знатоков артиллерийского дела. Во время Венгерской кампании я находился при нем за офицера генерального штаба, отважнее его не было тогда в армии партизана. Генералом я видел его теперь в первый раз и в первый раз оценил его вполне. Я был поражен, найдя в этом лихом партизане, каким я до сих пор считал его, настоящие таланты генерала: хладнокровие, дельную быстроту в распоряжениях в критический момент, умение двигать рассеянные по полю батальоны в самом жару дела и ночью, умение сохранять в войсках порядок, воодушевлять их и доводить солдат почти до восторженного состояния. Всему этому не научат ни опытность, ни книги – для этого необходимо врожденное военное дарование, нужна внутренняя искра».

В траншеях завязался между тем кровопролитный рукопашный бой. Выстрелы почти замолкли; наши били французов штыками, прикладами, заваливали их в траншеях камнями и турами. Ужасная резня доходила до крайнего предела ожесточения сражавшихся. Полковник Голев, видя, что моряки разрушили неприятельские подступы, начал отступать. Тогда во французских траншеях раздались сигналы наступления. Чтобы не дозволить неприятелю ворваться на наших плечах в ложементы, полковник Голев остановил войска и потом счел необходимым перейти в наступление. Между тем французы, беспрестанно подкрепляемые резервами, сильно напирали. Силы их росли. На помощь нашим посланы были батальон Углицкого егерского полка и два батальона волынцев. Борьба уравновесилась, но не надолго. Французы наступали с новыми силами. Вдруг среди страшного боя раздалось звонкое пение тропаря: «Спаси Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверному Императору нашему на супротивныя даруя…» Иеромонах Иоанникий Савинов, в епитрахили, с крестом в руке торжественно воспевал молитву, не обращая внимания на носившуюся кругом его смерть. Солдаты, вдохновленные святыми словами божественной песни, не думали об отступлении, они слышали молитву и, видя перед собой бесстрашного монаха с крестом в руках, восторженно бросались в кровавую свечу. «Один из врагов бросился на безоружного монаха и успел ударом штыка разорвать на нем рукав рясы и епитрахиль, но в то же мгновение был убит юнкером Негребецким. Французы бежали, и апроши остались в наших руках. Иеромонах занялся ранеными, но в это время пуля, пущенная в него, оторвала нижнюю часть креста и контузила отважного монаха-воина» [13].

В это же самое время капитан-лейтенант Будищев и лейтенант Бирюлев со своими охотниками ворвались в неприятельские траншеи. Будищев, бросившись на правый фланг англичан, заклепал две большие мортиры и разорил неприятельские ложементы. Охотники лейтенанта Бирюлева также заклепали несколько орудий, и потом оба отряда присоединились к главному, один с правой, другой с левой стороны.

В пылу боя войска наши прорвались во вторую линию неприятельских траншей и, не обращая внимания на многочисленность французов, которых было собрано на этом пункте от 6 до 8 тысяч человек, готовы были идти и далее. Степан Александрович Хрулев, видя слишком большое увлечение, приказал играть отступление, но солдаты, зная, что неприятель, изучивший наши сигналы, часто пользовался этим, чтобы остановить натиск, не слушали сигнала.

– Не таковский генерал, – говорили они про Хрулева, – чтобы велел отступать.

Несколько раз горнисты трубили отступление, но солдаты не отступали. Ожесточенный рукопашный бой шел в траншеях, и остановить наших было некому, потому что большая часть офицеров была перебита. Три юнкера, бывшие на ординарцах при Хрулеве, отправлены были в траншеи, чтобы вернуть наших, но все было напрасно.

– Дайте нам подкрепления, а то могут остаться на поле раненые, – кричал кто-то, приближаясь к Степану Александровичу.

Хрулев стал прислушиваться к голосу, и скоро перед ним стоял тот же самый иеромонах Иоанникий Савинов.

– Батюшка, – сказал Степан Александрович монаху, – подкрепления я вам не дам, а вы окажете мне важную услугу, если отдадите от моего имени приказание оставшимся в траншеях отступить немедленно, подбирая раненых.

Монах тотчас же отправился в траншеи и передал солдатам приказание начальника.

– Ну, – говорили солдаты, – если батюшка говорит, что генерал приказал отступать, так, должно быть, оно так и следует.

Солдаты отступали неохотно, так что приходилось их тащить поодиночке. Многие не хотели отступать, пока не уберут всех своих раненых товарищей. Этим героям-богатырям приходилось по нескольку раз отбивать штыками наседавшего на них неприятеля. В таких случаях они с жаром бросались вперед.

– Пустите, братцы, наши там «ура» зашумели, – говорили люди с носилками и, покидая раненых, бежали на поддержку отступавших.

Оставляя траншею за траншеей, наши солдаты отступали, уводя с собой пленных, унося своих раненых товарищей и множество неприятельского оружия. Много крови стоила эта вылазка, но ее потоки покрыты победным лавровым венком и торжеством севастопольского гарнизона. Знаменитое ночное дело это сохранилось надолго в памяти камчатцев и днепровцев и выражено в устах их следующей солдатской песней:

Как бы в отмщение за свою неудачу, союзники тотчас по окончании боя открыли сильнейшую стрельбу по Севастополю. В течение ночи они бросили в город более 2000 бомб и пустили до 150 ракет. Вылазка эта поколебала энергию союзников и показала им, что для овладения оборонительной линией укреплений им предстоит брать с боя каждый шаг впереди лежащей местности и что шаг этот будет стоить многих трудов, усилий и крови, и без того достаточно увлажившей почву окрестностей многострадального города.