Грэм Робб - Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира

Даже на расстоянии были заметны признаки нового богатства – блеск стеклянных окон и железных крыш, ряд труб на горизонте над печами для обжига извести и бетонная колокольня церкви. Место на краю городка, куда женщины приходили брать воду, опустело, потому что местный житель, разбогатевший в Париже на торговле углем, оплатил постройку безопасного водопровода, а заодно и фонтана в память о своей щедрости. Старых городских ворот больше нет, и кто угодно может войти в город после наступления темноты. В самом городе в западную стену церкви встроен циферблат размером с витражное окно. Часы на ратуше, которая стоит напротив церкви, по другую сторону площади, показывают не то время, что на церковных часах, а другое – приблизительно среднее по звону колоколов всех соседних деревень. Дело в том, что деревенские колокола отбивают один и тот же час друг за другом, и это продолжается полчаса, а иногда и дольше. Третьи часы, на станции, не согласны ни с часами ратуши, ни с церковными. Железная дорога принесла сюда на циферблатах часов машинистов парижское время. Официальное время шагает по линиям долготы, не обращая внимания на движение солнца. Парижское время на двадцать минут отстает от времени Ниццы, но на двадцать семь минут опережает время Бреста, где люди постоянно, приходя на станцию, узнают, что их поезд давно ушел. Переносные солнечные и водяные часы скоро станут редкостью и сохранятся лишь у коллекционеров. Людей раздражает стандартное время – они считают, что его навязывают чиновники. Так же было и с десятичной системой, без которой многие обходятся и теперь, через сто лет после того, как ее ввели. В селении Бертувиль , в Нормандии, звонарь менял летнее время на зимнее в течение дня, нарушая этим распорядок жизни животных и людей.

Новый дорожный знак и официальные извещения перед входом в город указывают, что даже имя у города теперь новое – перевод прежнего имени на французский. В департаменте Приморские Альпы городок, который на альпийском диалекте гаво назывался Сан-Сальвадор, был переименован в Сен-Совёр – оба названия означают одно и то же – «Святой Спаситель». Потом его назвали Сен-Совёр-на-Тине (Saint-Sauveur-sur-Tinée), чтобы отличить его от тридцати девяти других Сен-Со вёров, с которыми он теперь находится в одной и той же стране. Этого потребовали администраторы почтового ведомства, чтобы не было путаницы. По иронии судьбы названия некоторых старых краев – «пеи» были увековечены для удобства администрации: появились такие названия, как Вашер-ан-Кен, Рошфор-ан-Вальден, Обри-ан-Эксм, Конш-ан-Уш [59]и т. д. В других городах и деревнях жители, которые вдруг почувствовали, что на них смотрит вся страна, стали стесняться названия своего населенного пункта и попросили дать ему другое имя. Жители селения Трамблевиф («трамбле» по-французски «дрожать»), в болотистой Солони, опасаясь, что это название станет напоминать людям из других мест о болотной лихорадке и сильной дрожи, которую та вызывала, сменили его на Сен-Виатр (на самом деле «Трамблевиф» происходит от латинских слов, означавших «осина» и «деревня». – Авт. ). В 1865 году Мердонь , чье название было похоже на слово «дерьмо», получает более славное имя Жергови в честь города Герговия, возле которого галлы одержали великую победу над Юлием Цезарем.

Мужчины обсуждают эти и другие вмешательства в местную жизнь по воскресеньям на площади, пока женщины находятся в церкви. Мужчины по-прежнему говорят на своем диалекте, но в их речи много новомодных французских слов, которые выглядят как джентльмены в цилиндрах на сельской ярмарке: agriculture, démocratie, économie, salaires [60]. Появилась новая тема – политика , ее принесли сюда призывники и мигранты, почтальоны и железнодорожные инженеры, проповедники социализма, которых послал из Парижа Центральный комитет их партии, и странствующие торговцы, которые продавали манифесты вместо магических заклинаний. В городском кафе изображения Наполеона и Девы Марии, прилепленные к стене дрожжами, уступили место фотографии политических лидеров . Некоторые из этих снимков потом срывает жандарм по приказу из Парижа. Кое-кто из местных граждан голосовал на выборах в местный совет в 1831 году, но таких было мало. Гораздо больше людей голосовали в 1849 году, после Февральской революции, а потом за Наполеона III на плебисците 1852 года. Кто-то сделал это ради бесплатной выпивки, которую предложил владелец местной фабрики, или веря, что Наполеон III – новое воплощение своего дяди: многие считали, что Наполеон Бонапарт имел сверхъестественные способности .

Когда в декабре 1851 года новый Наполеон устроил свой переворот, жители многих городов и деревень, особенно на юго-востоке , восстали против диктатора. Зверская жестокость, с которой были подавлены эти восстания, и мания преследования, охватившая полицейское государство, которое посылало шпионов ездить в поездах и записывать «антиправительственные высказывания» пьяных крестьян, придают этим столкновениям местного масштаба внешнее сходство с современной политикой. Но для вернувшегося домой местного уроженца было очевидно, что жизнь идет по-старому, несмотря на социалистические слоганы и имперскую пропаганду. Придя в ратушу, чтобы зарегистрировать свое пребывание в родной коммуне, он видит сидящего в побеленной известью комнате, между фотографией императора и шкафом с муниципальными архивами, чиновника – старшего из сыновей самого богатого местного фермера. Демократия или видимость демократии создала свои правящие династии . Некоторые мэры занимали свои посты больше тридцати лет. Жозеф Пик, который тридцать шесть лет (1884 – 1919) управлял пиренейским селением Одрессен и чья гидравлическая молотилка до сих пор остается там главной достопримечательностью, был фермером, столяром-краснодеревщиком, владельцем фабрики и скотоводом. При таких обстоятельствах трудно отличить коррупцию от племенной чести. Драматург Эжен Лабиш, известный своими водевилями, говорил, что « мэр – это тот житель коммуны, дом которого окружают самые ухоженные дороги». А поскольку Лабиш сам одиннадцать лет был мэром Сувиньи-ан-Солонь и владел в тех местах 2200 акрами земли – пятой частью коммуны, его слова были основаны на личном опыте.

В провинциях политика тогда еще не была «бессердечной наукой» идеологов и карьеристов. Право голоса рассматривалось как право нанести удар давнему врагу – чужакам, которые лезут не в свои дела, семьям, разбогатевшим во время революции, жителям соседней деревни, каго и евреям, а иногда даже нечистой силе. В департаменте Коррез одного врача считали добрым волшебником. Крестьяне отрезали щепки от его кареты и от скамей в его приемной и использовали их как талисманы. Местные жители верили, что его сын унаследовал от отца дар целителя, и потому сын, разумеется, был выбран в местный Генеральный совет (орган самоуправления департамента). Для избирателей политические партии не всегда то, чем они кажутся, когда читаешь историю Франции. В Ниме , например, католики были верны одним политикам, протестанты другим, и в некоторых случаях эту традицию верности можно было проследить до времен Реформации. На западе Франции давнее деление жителей на «синих» республиканцев и «белых» роялистов сохранялось еще долго после начала XIX века.