Олесь Бузина - Союз плуга и трезуба. Как придумали Украину

Произнося эту речь, Павел Петрович, по-видимому, казался себе очень мудрым государственным деятелем, задумавшимся даже о том, что ждет Украину в случае его преждевременной кончины. А задуматься об этом следовало, ибо путь в Берлин пролегал через места дикие и опасные, где уже пошаливали местные повстанческие атаманы, плевавшие и на гетмана, и на немцев, но с первобытной жадностью взиравшие из своих лесных «схованок» на проносившиеся мимо них в Германию эшелоны с украинским салом и хлебом.

В конце лета, когда Скоропадский подписал свой закон о престолонаследии, на Киевщине уже вовсю разгоралась партизанщина в самых колоритных и грубых ее проявлениях. Как докладывал еще в августе киевский губернский староста Чарторыжский, «до настоящего времени в Звенигородском, Таращанском, а также в частях Каневского и Уманского уездов Киевской губернии, прилегающих к Звенигородскому, не восстанавливаются порядок и нормальные условия жизни… Вся северная часть Звенигородского уезда и большая часть Таращанского находятся в руках повстанцев. Ведущаяся в настоящее время германскими военными властями с большим напряжением борьба с повстанцами, к сожалению, не достигает цели».

Повстанцы захватывали пароходы на Днепре и катались на них в свое удовольствие, перерезали телеграфные линии и нападали на отряды гетманской полиции. Гульня шла на всю губернию! Сводки киевского губернского старосты только успевали отмечать размах этого разгула: «По Уманському повіту. 15 липня загін партизанів в м. Буках заарештував надсмотрщика Іваньківської поштово-телеграфної контори, який виїхав для праці на лінію. Надсмотрщик з-під аресту втік, інструменти і телеграфний дріт партизани забрали з собою і заборонили всяку працю на лінії, загрожуючи всім службовцям пошт Буків і Іваньок разстрілом… По Радомишльському повіту. Настрій населення в Повіті спокійний, за винятком Коростишівської волості, де появилась озброєна банда в кілька сот чоловік і були випадки перестрілки з германськими солдатами і державною вартою». А сводка за 20–28 июля 1918 г. гласила, что антигетманские «отряди мають гармати, кулемети та обоз, строга дисципліна, є офіцери-отамани. Повстанці населення не граблять, кажуть, що йдуть проти німців та пана гетьмана».

И вот через эти бандитские дебри предстояло ехать в Берлин его ясновельможности! Однако поездка прошла не без пользы. В Украине любят дурить начальство хорошими новостями. Дескать, все в порядке — спите спокойно. Дурили ими и Скоропадского. У гетмана был министр путей сообщения — большой украинский патриот Бутенко. И гетман думал, что, кроме министра, он имеет еще и пути сообщения. Но только по дороге в Германию, ознакомившись на практике с состоянием своих железных дорог, гетман узнал, что они скоро станут. Кончалась смазка. До революции в Украине ее не производили — ввозили из других мест Российской империи. Но так как в тех местах теперь сидели большевики, смазка стала важным государственным вопросом. «Во время путешествия до Голоб, пишет гетман, — меня сопровождал Кирилович, начальник Юго-Западных железных дорог. Я довольно долго беседовал с ним и узнал от него многое, что до меня не доходило раньше. Я лично мог убедиться, проезжая по линии, что передвижение почти прекратилось из-за недостатка смазочных веществ. Это было у меня записано как один из особенно важных вопросов, о которых нужно было особенно хлопотать в Германии».

Что же касается других вопросов, то гетмана предупредили, что с императором не стоит говорить о делах, так как никакого значения это иметь не будет. «Я это намотал себе на ус, — вспоминал Павел Петрович, — и совершенно не старался говорить о тех вопросах, которые меня в то время интересовали». Поэтому сначала главы государств поболтали о здоровье немецкой императрицы, некстати захворавшей, потом о службе гетмана во время войны с Германией в бытность генералом царской армии. Наконец, адъютант кайзера принес футляр с орденом Красного Орла, и Вильгельм II «с большой серьезностью» сам нацепил его ленту на гетмана.

Потом отправились завтракать. «Император очень много говорил о лошадях и охоте», — запомнил Скоропадский. А после завтрака вся компания вышла на террасу дворца, где «сейчас же появился кинематограф, и нас снимали во всех видах». Эти снимки обошли немецкие и украинские журналы. Каждая сторона преследовала свои пропагандистские цели. Гетман убеждал своих врагов в Украине, что он «круто стоит» в Берлине и трогать его не стоит. А Германия демонстрировала миру явные признаки своей победы на Восточном фронте, результатом которой стало возникновение нового вассального государства. В условиях продолжающейся войны с Антантой это тоже выглядело нелишним.

Самым интересным моментом из беседы с кайзером был разговор о расстрелянном большевиками Николае II. Это случилось 16 июня. В Киеве вскоре после этого были отслужены панихиды по царской семье. Но в смерть царя и царицы никто не хотел верить. Немецкому кайзеру о екатеринбургском расстреле было известно не больше, чем Павлу Петровичу. И тогда гетман сказал, что император, может быть, «рано отказался от власти, раз почти все войска были не тронуты». «Я считаю, — сказал гетман, — что царь может лишь тогда отказаться от власти, когда все средства уж исчерпаны, а что до этого он не имеет права этого делать».

Фраза Скоропадского так врезалась кайзеру в память, что в ноябре, когда в Германии произойдет революция и отречения потребуют уже от Вильгельма, он упрямо будет повторять, что как император не имеет права отрекаться и что на этом также настаивал гетман.

Критики Скоропадского не раз упрекали его в предательстве России. Первым в череде этих ненавистников стал Василий Шульгин. До революции он издавал газету «Киевлянин». А в 1918 г. редактировал белогвардейскую газетку на подконтрольном Деникину юге России. После визита гетмана в Берлин он написал: «Скоропадский обещал повергнуть к ногам его величества Украину, мы знаем теперь, к ногам какого величества он поверг страну». Только Шульгин почему-то забыл, что это он лично как депутат Государственной думы был направлен в ставку царя, чтобы… принять его отречение! И в числе других уговаривал императора отречься. Как говорится, в чужом глазу видна и соринка, а в своем — не увидишь и бревна.