Олесь Бузина - Союз плуга и трезуба. Как придумали Украину

11 ноября 1918 года Германия признала свое поражение в Первой мировой войне. А всего через три дня ее украинский союзник гетман Скоропадский провозгласил… очередное воссоединение Украины с Россией.

Соображал гетман очень оперативно. Грамота к украинскому народу, в которой он объяснял крутой разворот во внешней политике, появилась в киевской прессе 14 ноября. Но подписал ее Павел Петрович еще 13-го.

Всего двух дней хватило бывшему генерал-лейтенанту русской императорской армии, а ныне правителю «самостийной державы», чтобы понять: немцам — каюк, союзу с ними — тоже, значит, нужно выкручиваться собственными силами, надеясь только на Бога и политическую сноровку.

Но главная пикантность ситуации состояла в том, что гетманская грамота провозглашала федерацию с Россией, которой, по сути… не существовало. Как некий духовный идеал она, конечно же, была. Однако по факту на конец 1918 года по соседству со «Скоропадией», как часто в шутку называли государство гетмана, имелось сразу две России, находившиеся друг с другом в состоянии непримиримой войны. Красная — со столицей в московском Кремле. И белая, состоявшая из самостийного Всевеликого Войска Донского во главе с атаманом Красновым и Добровольческой армии генерала Деникина, дислоцировавшейся на Кубани.

Эта вторая белая Россия, с которой решил объединяться Скоропадский, тоже не отличалась единством. Деникин стойко держался ориентации на страны Антанты. А атаман Краснов, напротив, придерживался во внешней политике прогерманской линии. Но оба они воевали с красными, хоть и неодобрительно поглядывали друг на друга. Донской атаман даже с согласия немцев, закрывавших на это глаза, поставлял боеприпасы деникинцам. Поэтому, когда те упрекали донцов за измену идеалам верности союзникам и даже называли донских правителей «проституткой, зарабатывающей на немецкой постели», те не без ехидства отвечали: «Если правительство Дона — проститутка, то Добровольческая армия — кот, живущий на средства этой проститутки».

Естественно, Скоропадскому было проще договориться с гибким Красновым, чем с твердолобым Деникиным. Не стоит думать, что грамота от 14 ноября появилась спонтанно. Съездив в Берлин и предчувствуя скорое падение «большого германского друга», гетман на протяжении всей осени перебирал различные варианты своего выживания в будущей политике. С одной стороны, он вел тайные консультации с киевскими националистами во главе с бывшим премьер-министром Центральной Рады Владимиром Винниченко. С другой — еще 1 ноября (почти за две недели до краха немцев на западном фронте) лично встретился с атаманом Красновым. Естественно, тоже секретно.

Рандеву двух «самостийных» правителей произошло на станции Скороходово между Полтавой и Харьковом. Краснов в мемуарах изысканно называет это событие «политическим свиданием». Действительно, как его иначе определишь? Это не был официальный государственный визит, о котором с подобающей этикетной помпой трубят в газетах. Просто два генерала тайком от всех решили повидаться в тихом уютном местечке. Гетман прибыл на личном поезде. Его сопровождали военный министр полковник Сливинский, многочисленная свита, караул из бывших царских офицеров и, на всякий случай, германский конвой. Так как время было неспокойное, а вокруг железной дороги пошаливали банды, то немецкая подмога не была лишней.

Тоже на поезде явился и генерал Краснов в сопровождении немецкого представителя майора Кокенхаузена, адъютантов и своего конвоя, одетого, как не без гордости отметил донской атаман, «в прежнюю, 1914 года казачью форму». Краснов считал себя более серьезным правителем, чем Скоропадский. Разодетая по новой украинской моде в кафтаны с гусарскими шнурами свита гетмана даже вызвала у него легкую иронию.

Но аппетиту договаривающихся сторон эти мелкие декоративные детали ничуть не мешали. Сначала гетман и атаман позавтракали в салоне поезда Скоропадского как «принимающей стороны», а потом остались наедине. Тут гетман разоткровенничался. «Вы, конечно, понимаете, — сказал он, — что я, флигель-адъютант и генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем и говорить о свободной Украине, но в то же время именно я благодаря своей близости к государю должен сказать, что он сам погубил дело империи и сам виноват в своем падении».

Этот экскурс в недавнюю историю вызвал полное понимание у Краснова. А Скоропадский продолжал, перейдя к насущным проблемам: «Не может быть и речи о возвращении к империи и восстановлении императорской власти. Здесь, на Украине, мне пришлось выбирать — или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. И право, в этой самостийности ничего худого нет. Предоставьте народу жить так, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все — это невозможно… Какую надо иметь силу для этого? Этой силы никто не имеет теперь».

Практическим результатом этой встречи «в подполье» на высшем уровне стало решение, что Краснов договорится с генералом Деникиным о совместных переговорах с гетманцами. «Я прошу вас быть посредником между мною, Деникиным, кубанцами, Грузией и Крымом, — произнес Скоропадский историческую фразу, — чтобы составить общий союз против большевиков. Мы все русские люди, и нам надо спасти Россию, и спасти ее мы можем только сами».

Гетман жаловался Краснову на деникинскую прессу, травившую его. Особенно возмущали Скоропадского статьи бывшего редактора газеты «Киевлянин» Василия Шульгина, выпускавшего теперь ежедневный белогвардейский листок в Екатеринодаре. Видно, Шульгин здорово-таки достал гетмана, бичуя его за берлинский визит к кайзеру Вильгельму: «Пишет Бог знает какие статьи про меня. Называет меня изменником. И к нему пристала вся интеллигенция, все те общественные деятели, которых я спас от большевистской петли!»

Гетман никогда не сердился на карикатуры на себя в большевистских газетах. Красные психологически были для него врагами. То, что они травили его, Павел Петрович считал само собой разумеющимся. Но выпады из среды «друзей» вызывали у него детскую обиду. Ведь и Шульгин, и другие «общественные деятели» попали к Деникину из красной России через гетманский Киев. Именно Павел Петрович создал тот режим, который позволил им свободно просочиться на Дон и Кубань. Официально тысячи Шульгиных ехали к родственникам в Украину, но все знали, что гетман их покрывает и свободно пропускает на территорию, подконтрольную белогвардейцам.